По другую сторону от Максима - дом Василия Герасимовича Полушина. Он чем-то напоминает дом Степана Ивановича Ляпина. Такой же высокооконный, только помельче брёвна, а лестница наверх не обшита и вечно мокрая. И никакого двора, только что-то, обгороженное жердями и закрытое соломой. Бедность кричала изо всех щелей: коровёнка, лошади нет. Два больших дерева перед домом: дуплистая ветла и необычайно высокая дикая яблоня.

Никакого палисадника перед окнами, ни оградки из жердей, какие присутствовали почти у каждого из домов за исключением разве двух старух - тётки Варвары - ворожеи, тётки Олёны Лопатихи да ещё в Малом Панове у заколоченного, вымороченного дома Аркадия Большевика.

Под яблоней - второе после Ляпинского (Степана Ивановича) палисадника место мальчишеских игр. Здесь всё можно: рыться в земле на куриных лежбищах, сбивать палками яблоки-дички невыносимой кислоты и горькости, залезать на трухлявую старуху-ветлу, и даже рядом играть в довольно опасную для окон игру "городки". Никто не окрикнет, не остановит. Здесь жалеть людям уже нечего, В доме целая орава детей мал-мала меньше. На задворках - большой огород с морковью и бушмой, огурцами и репой. Им и жива многочисленная ротастая семья, хлеба мало.

Василий Герасимович чем-то похож на высокого Степана Ляпина: та же мужичья сила и даже мощь. Однако бедность калечит. У широкоспинного богатыря вид согнутого жизнью человека. Унизительна и оскорбительна бедность. А что поделаешь? Принёс Василий Герасимович с японской войны контузию: идёт - задыхается, курит - задыхается.

Семьёй обзавёлся - живой человек о живом думает. Кое-как на чужой лошади поднимал свои три десятины земли. Прокормить надо горластую семью. Огород спасает: огурцы, морковка, бушма - второй хлеб для детишек.

С семьёй Василия Герасимовича, столь же многочисленной, как и наша, да и другие многие семьи деревни, меня и остальных моих младших братанов связывает многое. Мы вместе росли, трудились, шалили - и жили-то рядом, всего через дом. Потому, о чём бы я ни начал говорить, как о сугубо своём, со мною случившемся - оно непременно будет и о моих сверстниках в семье Василия Герасимовича - об Алёшке, Ондре Бриле, Зинке, Нюрке, Федьке, Мишке.

- Куда тебе столько детей, Герасимович? - спрашивали досужие однодеревенцы.

- У меня, что ли, у одного? Вон их сколько по всей деревне…

- Так ведь это когда шамать есть что, тогда с бабой поиграешь в потёмках. А у тебя - кругом шестнадцать.

- Ничего, как-нибудь прокормлю ещё зиму. А весной выгоню всю рать на подножный корм. Вон, Олёшка уже за плуг держится. Лошадёнку бы, край как надобно. Без коня не сдюжить. Пойду к Максиму Андреевичу, не продаст ли  старого Гнедка. Всё равно на салотопню к Клёне Мокрову свести хочет.

Помогала деревня мужику и вспахать, и посеять. Брат Иван Герасимович, вернувшись с Гражданской, помогал ломать работушку, тёлку подарил. Порой, кое-кто из сердобольных незаметно и негласно подкинет пуд-другой муки - и живёт семья. Конечно, у кого достаток, тот вспомоществует бедняку. Максим Пурусов - первый благодетель. А чем отплатить?

С Германской и Гражданской мужики пришли злые на весь свет. Ах, у вас тут купцы-кровопийцы живут-поживают?! Вроде и революции на них не было?! Ну, мы им устроим революцию. И хлебец-то у Пурусовых выгребли из сусеков подчистую, отобрали кое-какой сельхозинвентарь да завод Максимов обобществили. А больше-то что им сделаешь? А злость кипит, ищет выхода. Поговаривали отобрать у бывших купцов всё их имущество до последней нитки. Не слушал крикунов Василий Герасимович, не выступал против Максима и Сергея Андреевичей Пурусовых. Грешно добро не помнить.

Мужики ему предлагали:

- Приходи, Василий Герасимович, к нам в ЕПО, артель поможет.

- Вы поможете! Сами - голь перекатная, Максимовым добром живы. Отобрать! Реквизировать! Ума для этого много не надо. Ободрали Максима с Сергеем Пурусовых, за кого потом приметесь? Начнёте друг друга писать в контрики?

Андрюха (Ондря) был моим дружком в те давние деревенские годы. Высокий, плотный силач, он любил помериться силой с дружками, и чаще всего выходил победителем. Образование своё он ограничил начальной школой. Не помню, почему его прозвали "Брила", но был он страшным матершинником и больше всего на свете любил горланить похабные частушки. С этими частушками он "выступал" на посиделках. Ими же зарабатывал на хлеб в совхозе под Гороховцом, куда мы с ним, Ванькой и Аркашкой Ляпиными (Настасьиными) ходили на заработки. Пил горькую, играл в карты и бузотерил, как и все мы в раннеюношеские годы.

1929 год. - Серёга, в "очи" сыграем? - кричит от ворот Ондря Брила. В "очи" - значит в "очко", в двадцать одно, на денежки.

- Сыграем, - отвечаю с охотой. - На наличные только.

- Что, подработал, да? - допытывается Ондря. - В совхозе, в колхозе, на частном дворе - где?

- Булки делал! Приходи, угощу: "французские".

- Не врёшь? Приду, а лучше - ты к нам. Твой "Еграша" давеча нашего Лёху отвалтузил. Ни за что. Так что, между прочим, мы во вражде домами. Лёха свинчатку отливает, быть драке на Егорьево гулянье.

- Раз "вражда" - не приду, - говорю я.

- Лёха тебя бить не станет, я скажу ему. С тобой драться нельзя, ты полоумный! Ха-хо! - скрывается Ондря за воротами.

Ондря Брила был моим близким товарищем. Рядом мы прошли всю нашу деревенскую часть жизни. И в проказах, и в работе.

Уже после моего отъезда он пошёл в милиционеры, потом - на фронт и погиб.

1983 год, весна. Жена Полушина Михаила Васильевича говорила:

- И Зина Ляпина по мужу, а по девичьей фамилии Полушина - тоже жива. И брат её, мой муж Михаил Васильевич, жив, но очень болен, лежит. И Зина приболела.

- Как мне Зину не помнить?! Такая красивая девушка, девчонка была. У них ещё в семье были: старший Алексей, тракторист, в Гороховце работал; Андрей, Надя, ну, и самые маленькие - Федя и Миша.

На выезде из Паново вижу, бегут ко мне две женщины и машут руками. Выхожу из машины. В одной женщине нетрудно признать сноху Полушиных. С нею кто - не узнаю. Кто-то знакомый.

- А вот это Зинаида Васильевна Ляпина, - говорит сноха Полушиных. - Как услыхала, что приехали вы - встала с постели. Да чуть было не опоздали. Идём, говорю - вон тот, а жёлтой шляпе.

- Ой, вы кто же...? Не Серёжа ли? - тяжело с удушьем говорит Зина.

- А ты - Зина? - обнимаю я старушку, по-прежнему такую же красивую, как и в 13 лет.

Вопросы всё те же: где, что, откуда.

- А я ведь замужем была, знаете, за кем? - говорит она. - За Аркадием Федоровичем Ляпиным.

- "Орики-Веторики"! - вырвалось у меня.

- Вот так и все говорят, кому ни скажу. Шура Басова, слышали, умерла. А Духарка Лидина - жива?

- Жива, в Магнитогорске.

- А ваши все как?

Вопрос обширный, рассказываю: кто - где, кто - кто.

- А Николай?

- Николай в отставке, был военным, полковник или генерал, не знаю в точности.

Прощаемся. Тоже с поклонами чуть ли не до земли. Увидеться - нечего и воображать. Молодыми не ездили, а теперь - какое здоровье?

1983 год, осень. Начал накрапывать дождь, я стал прощаться, сказав, что мне ещё надо зайти к Зине Полушиной.

- К Зине? - удивилась Настя. - А вот же Зина.

- Да, я - Зина, - сказала Зина. - А я стою и думаю, что же это Серёжа меня не узнает, что ли?

- Ох, простите, Зинаида Васильевна, не узнал и не узнал! - охаю я и разглядываю эту деревенскую женщину, одетую больше чем скромно, не так, как в мае. Теперь это была самая настоящая старуха, с ввалившимся беззубым ртом; толстая фигура "булкой" - ничего от майской.

ЧАСТЬ 1.   ПАНОВО и ПАНОВЦЫ     

Стр.21 из:   1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33   Читать дальше 

НАЗАД к ОГЛАВЛЕНИЮ