В Шуе, за Иваново, на Троицком кладбище лежит в большом берёзовом лесу отец наш, страстотерпец Иван Григорьевич Басов, и ему всё ещё земных 64 года. Помнится, к могилке его и не пробраться, стоит она в таком густонаселённом сообществе, что трудно отыскать.

Немного же понадобилось тебе места, отец, чтобы удобно растянуться. Не домами от Панова до Бокарей, а под полутораметровой толщей Шуйской рыжевато-суглинистой земли. Как ты при жизни жадничал, хапал землицу! На одиннадцать, а было, и на тринадцать едоков получал в Панове земельные полосы. И того тебе казалось мало - арендовал землю у кого-то из бокарёвских, на Большой дороге, по тракту на Палех. А целая десятина на отрубе у Горбуновых, за Бокарями? И вот теперь успокоился в таком маленьком пространстве: два метра длиной, метр шириной, полтора метра глубиной. Где твоя широкая натура? Так радовался рождению сыновей, что хвалился при жизни застроить домами сыновей улицу от Панова до Бокарей.

Что от тебя там, внизу, батя, осталось? А то встал бы, протёр бы рукавом по привычке постоянно слезящиеся глаза, высморкался бы без платка, по-мужицки, да крикнул бы своей Маше: "Маша, смотри, какие к нам гости пожаловали!"

Могилка отца полузасыпана опавшей листвой. Ни цветочка, ни скамеечки. Ограда облупилась. Стёрлась надпись с надгробного домика, трудно понять, чей он: имени владельца нет. Только медный крест-распятие пановского происхождения прибит к деревянному брусу ограды гвоздями - не оторвёшь.

- Всё хочу приехать да обновить надпись, - стылым голосом говорит плешивый большеголовый Иван. Чего это он один за всех стыдится?

- Зверь был, не человек, - говорит Александр и руками держится за ограду. - Зверь лютый, вот кто он. Он и маму, и всех нас, маленьких, палкой бил, да и чем под руку попало. За что мне его любить? Только за то, что "произвёл" меня. Так за это не благодарят. А больше-то не за что.

На смуглом лице Александра барановские беспощадно мстительные чёрные глаза-картечины. Холодком повеяло от его слов. С такой определённостью и ненавистью о родителе он при мне ещё никогда не говорил. Это был совершенно другой человек, не похожий на того, с кем я прожил, по большей части в дружбе и согласии, не один десяток лет. Какие нравственно-психологические сдвиги произвело в нём Время?

Всё во мне протестовало.

- Ты полагаешь, что больше никаких усилий отцом не предпринято, кроме… интимных, чтобы "сделать" тебя, как человека? - спросил я, с трудом сдерживаясь и подбирая слова.

- Грудью меня кормила мать.

- И это, ты считаешь, всё?

- Дать кусок хлеба ребёнку… Нищим, вон, дают.

- Кормить, поить, обувать, одевать и не год-два, а целых двадцать. Плюс оберегать от невзгод, лечить - и это не просто по обязанности, а с любовью. Ты и это отвергнешь? К тому же: почему-то в деревне никого, кроме тебя и твоего брата Михаила, не отправили учиться в гимназию. Это уже не минимум отцовства: "сделал" зверь и всё. А кто вам в Шую столько лет возами возил продукты, даже корову вам привёл - и это зверь, да?

- Я сам выучился. Не отправил бы - сбежал, - говорит Александр и, чувствуется, уже не столь уверенно. - Ну, возил. А кто его просил возить? - голос зазвенел и на высокой ноте сорвался.

- Я тебя не узнаю, Саша. Ты стал какой-то чужой. Когда Колька в двенадцать лет от отца отказался - это одно, хотя и тоже противоестественно. А когда седой семидесятилетний старик отказывается от отца - это уже деформация психики, не иначе. И, прости меня за прямоту и категоричность, боюсь, что мне придётся порвать с тобой как с братом…

Иван молчал.

- Ну, может, я не так выразился, - сказал Александр.

- Да нет, так. По крайней мере, прямо и без дипломатии…

Александр раскаивался в своей несдержанности на могиле отца и оттого был хмур как всегда, когда чувствовал свою виноватость. Но он всегда так думал об отце, он не любил отца. И этой нелюбовью мстил ему, хотя и понимал, что глупо мстить мертвецу.

Брат Иван передал мне листочек.

- Вася сочинил, - сказал он. - Чтобы я написал на папашиной могиле.

На листочке машинописным шрифтом было напечатано:

Седыми стариками стоят, батя, твои сыны. Трое держатся за твою оградку, четвёртый поодаль на тропе стоит, не подходит. Шестой Орёл не захотел приехать, стыд глаза ест. А Седьмого нет в живых, выбыл из шеренги. Ты, наверное, батя, и не знаешь, что привело сюда твоих седых сыновей. Василка приехали хоронить. Просил Поскрёбыш, чтобы положили рядом с тобой. Не уважили. Мёртвые слабее нас, живых. Один здесь, батя, останешься. Отныне никто больше с тобой рядышком не ляжет. Москвичи, придёт время, лягут поближе к матери, а не к тебе, хотя там, как и тут не разрешают больше хоронить. Ну, а остальные, да и немного их, всего двое: Аркадий и Сергей, полягут в своих регионах.

Однако, мы четверо, по возрасту примерно равные тебе, пришли.

Как бы ты встретил их, будь ты живым?

"Семь сынов - семь орлов! Старший - Сашка - в министерстве цветной и золотой промышленности главный механик. Тысячью заводов командует! Только вдуматься: тысячью! И я мог бы… А я вот с бочкой через весь город езжу на бывшем своём "Мальчике", вожу посир из нужников. Моя голова у Сашки… Только вот женился, голова садова, на церковной певичке…

Второй орёл - Мишка - доктор всех автомобильных наук, понимаешь ли! "Катюше" винты нарезал. А лодырь был! Случалось, пойдём лён теребить на Палехскую дорогу, проделает дорожку и спит. Мишка, у тебя спина не гнётся, что ли? Что у тебя рёбра-то волчьи, продольные? Вот тебе и волчьи рёбра. Всех, понимаете ли, обошёл в науке! И партийный, шельмец, Ленинского призыва. Мою науку перехватил Мишка. Бог с ними, что отщепились от семьи и родного отца. Ведь если бы не я, кем бы они были? Я их послал учиться в гимназию. Им туда, к Рябцевым, возил и крупчатку мешками, и масло вёдрами, и целую живую корову привёл в придачу: пусть молоко пьют. Бог с ними, что не помнят добра.

Что же не вижу я третьего орла - Аркашку? Отчаянная головушка! Выгнан был отовсюду: из гимназии, от Рябцевых. С крыши гимназии в сугроб на спор прыгал. Девчонкам косы ножницами резал. В мильцёнеры маханул. Думали, ничего из этого выпивохи не выйдет. Ан, в институт пролез, понимаете ли. Лёдя направление дала. Выучился в автомобильные инженеры. И чего им с Мишкой автомобиль спать не даёт? Трактор - это да! На нём пахать, боронить, сеять можно. А автомобиль - господская машина, для ленивых, чтоб не ходить. То ли дело на рысаке, понимаете ли! Помните нашу молоденькую кобылку-рысачку "Чудачку"? Как ей, бывало, попадёт вожжа под хвост, она и бьёт, и мочой льёт. Как она Аркашку окатила! Ею только один будённовец Илюха Лопатин мог руководствовать. Ну-ко, Аркашка - и инженер! Да не просто инженер, а ГЛАВНЫЙ! Был начальник всего Чуйского тракта на Алтае. По его-то здоровью, да широченной спинушке (дяди Лексея, братца моего) лес бы ворочать, валить, а не карандашиком по бумаге.

И я мечтал о науке. Об инженерстве, конечно, и думать не мог. После церковно-приходской Выставской школы, покойная маменька послала в Дуниловское Ремесленное Училище. Окончил первым учеником. А дальше дорогу на Тракт Жизни и Науку перегородили сёстры-малолетки, а потом - и своя семья. Съела деревня моё призвание, Бог с ней. Зато сыновьями наградила, им путь открыл. Умные сыны, понимаете ли - по Басовым. Выдержанные и честные - по Барановым.

Четвёртый орёл - Серёжка. Думали, блаженненького вырастим, церковного, поповской профессии захребетника. Ан - главный конструктор завода. Вот тебе - и рама на голову падала! Того и гляди, братьям фигу покажет. Вот тебе и Глумной, и Додон. А какие стихи писал! Ну, этот почти весь в меня. Я тоже сию грамоту любил.

Пятый орёл - Иванко. Из рассыльных при банке - в Главные бухгалтера, в Управляющие Банком. К деньгам ближе - и это мне знакомо. Стремился и я, понимаете ли. Считал чужие деньги, свои не довелось. В купцы рвался, стать Шаброву зятем. Лаковые сапоги, да картуз с кокардой, да часы с цепочкой через всё брюхо. Кто же знает, как жить правильно во все века? Да и можно ли? Каждый, понимаете ли, создан для своего времени. Умный сынище, ничего не скажешь…!

Шестой сын Колька. Бог ему судья! По слухам, в газетчики ушёл. Партейный. А больше ничего не скажу. Отрёкся от отца, а как отцу отречься от сына? Когда я его в пелёнках нянчил, выкормил, сопли вытирал. Наверное, настанет время, сам себя будет казнить. Подлость, она во все эпохи презираема…

Зато седьмой орёл - Васятка Поскрёбыш - этот нос всем утрёт, дай время. Главный копировщик всяких чертежей! Без пяти минут инженер! Башковитые выросли у нас ребята…!"

ЧАСТЬ 9.   ИВАНОВА РАТЬ   

Стр.129 из:   129  130  131  132  133  134  135  136  137  138  139  140  141  142  143  144  145   КОНЕЦ 

НАЗАД к ОГЛАВЛЕНИЮ