Говорят, начало отсчёта детской памяти ограничено тремя-пятью годами. Не знаю. У кого как, а я помню своё детство с самого рождения. Пусть это покажется кому-то странным или даже неправдоподобным, но это так.

Неправда, что дети рождаются глупыми несмышлёнышами. Это нам так кажется. Дети рождаются с умом, со способностью к чувствованиям. И умишко этот с клеточками мозга отнюдь не чистый, так сказать, лист бумаги, на котором можно написать всё, что угодно. Они уже исписаны, заселены генной клинописью. В них - не только родители: мать и отец, а и деды, прадеды, следы ещё более отдаленных предков, их поступков, устремлений, их физических и биологических особенностей. Они накрепко закупорены и могут быть не открыты никогда. Открыть их, распечатать предназначено реалиям семьи, обществу, эпохе - всей жизни. Не в этом ли состоит наше бессмертие? Не в наследственности ли, которую оставляет после себя человек, наряду со своими творениями, следами материальной культуры?

Наша семья перенесла многое, что наложило отпечаток на каждого из её членов. Это относится не только к эпохе Коллективизации, а и ко всему процессу рождения и становления Басовых - к Дореволюционной эпохе. Во многом виновато было стечение историко-социальных обстоятельств, но нельзя опустить и причины семейного характера, личностные качества отца нашего, великого мечтателя-практика и энтузиаста Ивана Григорьевича и великой работницы и хранительницы очага, нашей матери Марии Ефимовны.

В два слова, как в триумфальные арочные ворота вступает маленький человечек в МИР, эти слова: МАМА и ПАПА. Потом ему будут открываться новые множественные Миры через новое множество ворот. Но эти, первые, надолго, если не навсегда, останутся с ним. По ним он потом всякий раз будет сверять и ценность новых Миров, и своё отношение к ним, а, сбившись с пути, и правильность выбранного направления.

Мои МАМА и ПАПАША - два полюса, два человека, разительно несхожие характерами и противоречивые внутри себя, они, тем не менее, были на удивление гармоничны в жизни: один как бы дополнял другого.

От этих двух полюсов, двух ипостасей, причудливо перемешавшихся в нас в разных дозах, и потекут наши дальнейшие жизни, разделившись от истоков на девять отдельных ручейков.

Мне часто и с такими подробностями рассказывали про обстоятельства моего рождения и крещения, они врезались в детскую память так глубоко, что впоследствии я мог повествовать об этом совершенно свободно, будто всё это видел и слышал.

Отец собирался ехать на Воздвиженскую ярмарку в Палех. Ещё с вечера воз был увязан: два мешка ржи нового обмолота и десяток пар серых валенок, залежавшихся с прошлой зимы, - на продажу.

Осень 1914-го, конец сентября. Уже почти два месяца шла Германская война, деревня без мужиков опустела. По мобилизации не взяли только многосемейных, таких как Степан Иванович Ляпин да Василий Герасимович Полушин, имевших по шесть детей; Отца по мобилизации не взяли: и как кормильца, и как негодного к службе по зрению. У него была сильная близорукость, потому дали ему "белый билет". Хотя злые языки поговаривали о взятке, якобы данной приставу.

Отец присел, было, на скамейку, как принято перед дорогой. Вбежала в кухню отцова сестра, заневестившаяся деваха Анна - высокая, сухопарая, решительная, с твёрдым, но добрым характером. Вскорости намечалась её свадьба с Иваном Васильевичем Авериным из соседней деревни Малые Зимёнки. Пребывала Анна в состоянии сильного беспокойства. Мужики на войне, а те, что оставались, у девок нарасхват. Анна во всём видела помехи, нервничала из-за приданого, - не готово.

- Братец, Маше плохо!

- Начинается? - с испугом спросил отец у бабки Алёны, своей матери, и перекрестился. Перекрестились и дети, их было к тому времени уже пятеро: три сына и две дочери. Отец порывался, было, пойти наверх в заднюю комнату, где на войлоке, на полу разметалась в родах мама.

- Не мужское это дело, сынок, - упредила отца бабушка Алёна Фёдоровна. - И не девичье, - остановила она дочь Анну.

За большим, сколоченным из толстых досок столом, в углу перед божницей, в любопытстве, страхе и недоумении сидела вся семья. Ещё одна сестра отца, самая младшенькая - Надя; мои разновозрастные братики и сестрички: Саша - десяти лет, Лида - девяти, Миша - семи, Аркашка - четырёх и Маруська - двух лет.

Роды были трудными. Мама стонала и кричала так, что слышно было и на улице. Раньше, случалось и такое, на поле рожала за жнитвом да на сенокосе. Крестьянке некогда прохлаждаться и отдыхать - чай, не городская. Родила, денёк-другой отлежалась и - снова на работу.

Бабка Алёна распорядилась, и Лида увела Манюшку к Басовым напротив, к тётке Ираиде-солдатке. Её мужа, дядю Лёшу, младшего брата отца, забрали на войну. А на парнишек бабушка прикрикнула:

- Айдате гуляйте! Не до вас тут. Чего булычи-то уставили чёрные? Нечего вам тут путаться под ногами. Нате вам пироги и - живо!

Моросило. На улице зябко босоногим черномазым парнишкам Ивана Григорьевича Басова. В деревне с Пасхи до Покрова дня ребятня ходит разувши. Не простудятся, небось. А которого Бог к себе возьмёт - ну, так что? Вон их сколько черноголовых, шумливых - не сосчитать. Одним ртом меньше за столом.

Парнишки Басовы стайкой мокнут под чужими окнами, что воробьи под застрехой. Маме плохо. Мама кричит пронзительно, в ушах сверлит. Длинноногий, кучерявый, что цыган, Сашка пытается отвлечь братиков, занять их шутками. Не смеются. Семилетний серьёзный тихоня Мишка вообще редко когда смеётся - и в кого такой? Младший из трёхступенчатой мальчишеской лесенки, проказник и шалун - четырёхлеток Арканька напуган. Он ест бабкин пирог вместе с соплями и всё спрашивает у старшего Саньки-Шурки:

- Шульк, это велно: дети из ушка вылезают?

- Конешно верно, - авторитетно заявляет Сашка.

- И ты из ушка вылез?

- Знамо дело.

- И Мишка?

- Вестимо.

- И я - из ушка? - не унимается Арканька.

- И ты. Отстань, Христа ради - не до тебя! - обрывает Сашка. Ему не до разговоров с маленькими. - Айдате в кузню к Точно-Прочно, поглядим, как подковы из железа куют. Ну, побежали!

Маме очень плохо, она рожает "через ухо" ребёночка. Кто-то будет - братик или сестричка? Тётка Варвара, деревенская повитуха и знахарка, хлопочет возле роженицы. Отец погнал лошадь Расправу за фершалом в Сакулино, целых пять вёрст. В такую даль мало кто из пановских парнишек хаживал.

В Панове вся деревня знает, в каждом доме судачат, что Марья Ефимовна Басова, жена Ивана Григорьевича рожает восьмого ребёнка, пятеро в живых, двое, мальчик и девочка, померли. Что уж принесёт Ефимовна Григорьичу, знает один Бог. Григорьич, как выпьет, так безголосо запоёт про свои "русые кудри":

Ить, чего задумал, голова садова - чтоб семеро было сыновей. Говорил как-то, что вот будет семеро, всю Большую дорогу от Панова до Бокарей домами сыны застроят.

Марья Ефимовна бабам обсказывала давеча, коров ходили доить в лес на Опариху, что хочет девчонку. Хватит с меня, говорит, и трёх фулиганов-бусурманов. Озорники, горит на них и одёжка, и обувка, как на пожаре. А неслухи такие, что не приведи Бог. Только отцовской плётки-трёххвостки и боятся. А уж прожорливы! Как галчата налетят с улицы голодные, подчистят всё, как с шеломя жито.

Пытали бабы у Марьи Ефимовны:

- А ребёнок-то, Марьюшка, как? Спокойный, али повёртывается?

- Ой, неспокойный, бабоньки! - признавалась Марья.

- Это парень выкамаривает. Чуть что - гневается?

- Ещё как! Пяточками как поддаст, как поддаст! А потом стихнет. Девку жду. У меня, когда Лидушкой ходила, то же самое было.

- Лидке твоей, Ефимовна, парнем бы и родиться - бойкая, никакому мальчишке не уступит. По отцу - русая, в басовскую породу, не в вашу барановскую. И Мишка с Арканькой - тоже. Только старшой твой, Санька-атаман да Манюшка-толстушка - чернявые по тебе, по деду Ефиму Арсентьичу.

Деревянная кузня Горбуновых стоит на высоком сухом берегу речки Чернухи. Дверь распахнута, желтеет огонёк в горне. Парнишки Горбуновы, Михайло и Костя, помогают отцу. Один кузнечные меха раздувает, другой - за молотобойца. А отец добавляет в горн древесного угля. У Ивана Васильевича Горбунова, по-деревенски - Кузнецова, а по прозвищу Точно-Прочно, никто из большой семьи хлеб зазря не ест. За столом по куску хлеба своей рукой отрежет и каждому даст. И ключи от чулана с продуктами - у него же, даже жене не доверяет.

В любое время года, даже в ночь-полночь разносится по деревне звяк железа. Звуки эти бодрят и успокаивают, в них есть что-то такое, без чего, как без колокольного звона, жить деревне невозможно.

За братишками в кузню прибежала Лидка.

- Айдате, бабка велела! - прокричала с насыпи.

- И тебя выгнали? - насмешничает Сашка и щиплет сестру за бок.

- Вот как смажу по мусалу! - замахнулась кулаком Лидка. - Скорея! Бабка воду греет, целый ведёрный самовар! - судачит по дороге Лидка.

- Большие чаи гонять? - смеётся Сашка.

Мишка, как бычок на верёвочке, послушен, и даже не мычит, веди, куда хочешь. А Арканька хоть мал, да удал, в поддержку старшего братана картавит:

- То плогоняют, то…

- Будут вам чаи, недогадливые. Братик у нас родился. Маленького сейчас мыть будут. Айдате же, застыли, как сонные мухи! - кричит, сердится Лидка и убегает вперёд, только пятки сверкают.

ЧАСТЬ 3.   РАННЕЕ ДЕТСТВО.   1914-1921 ГОДЫ  

Стр.45 из:   45  46  47  48  49  50  51  52  53  54  ;  Читать дальше 

НАЗАД к ОГЛАВЛЕНИЮ