Весна в Панове начинается с починки гати. Ещё снег на полях, и вокруг бело, да и лёд на ещё не разлившейся по весне Чернухе достаточно крепок, чтобы выдержать не только человека, но и санную подводу - а гать уже начинает "дышать".

Чёрным, тридцатисаженным земляным рубцом пролегла она от урановского и горбуновского домов Большого Панова до мостика через Чернуху. Снега нет. Он и в зимние-то месяцы едва-едва держался, норовил растаять. То ли всё ещё была жива огнедышащая в давние времена пучина болота Прорвы, загнанная теперь внутрь своей утробы. То ли близилось мартовское половодье, но ни с того, ни с сего на гати появлялись колдобины, провалы, и мужикам приходилось собираться и совместно решать, как ремонтировать. И такое происходило едва ли не ежегодно.

- Граждане мужики и бабы! - начал свою речь на сходке Степан Иванович. - Понимание имею, что все вы и каждый в своём хозяйстве заняты неотложными делами. Снег, правда, лежит на полях, однако к севу надо быть готовым. И вы перебираете картофель в подпольях, перевеваете в амбарах семенное зерно. Мне ли, хлеборобу, как и вы, не понять, как дорог вам каждый денёк, даже и час. Но возьмите и то в разумение, что живём мы с вами на самом что ни на есть бойком месте Большой дороги - на Пановском тракте. До ста подвод за день пройдёт. И нам ли смотреть, как яминами и колдобинами покрывается гать? Ремонт надобен. А теперь попрошу вынести свой приговор: ждать ли нам дальнейшего приведения дороги в негодность и вмешательства властей, али самим, как в бывалошные времена, взяться за починку? Расчёт: требуется по паре коней с повозками, чтобы возить щебень и фашины. Как общество на сей счёт: одобряет или…? Я кончил.

Мирской сход взбулгачился и опять-таки из-за непонятого.

- И чёрт её придумал строить Большую царскую дорогу прямиком через нашу деревню и Прорву. Будто другое место трудно было сыскать. Нет, вот именно здесь-ка, через топкое болото, и гать надо было положить! - язвил Иван Куклин Гонитель. - Для кого она задумана была? Для царя и царского государства? Так пускай государство и содержит её в исправности. А нам, мужикам, эта дорога - что батюшке Митрию красные комиссарские галифе.

- Смешно, чтобы Советская власть заботилась о порядке на улице возле наших дворов, - сказал Ефим Фёдорович Полушин.

- Мужики, а что если…! - нашёлся Паня Ляся. Приплясывая и косноязыча, обсказал он свою "мыслю": ни коней, ни подвод не выделять и в волость не отписывать. А просто-напросто заставить делать ремонт силами и коньми самих проезжающих. А не будут делать - пусть сидят в Чайной и ждут до морковкиного заговенья.

Стройную "мыслю" Пани Ляси разрушила Настасья Ляпина:

- Ежели ездить через гать будет нельзя, как за Малым Пановым поля обрабатывать?

- Ить верно, мужики! Сами себе помеху учиним, - подхватил Степан Иванович. - Гать - какая она Царская дорога? Это же наша улица. Надоть решать…

Мирской сход решал недолго: раз надо - то надо. Будем ремонтировать. Даже не кричали сильно братья Шутины против извечного своего противника Фёдора Ландрина Пурусова. И никто не засыкал рукава, готовясь решить спор кулаками. А сход не расходился.

- Вопрос к нашему бурмистру! - гагакнул Ваня Гараня, обращаясь к Степану Ивановичу. - Как с переделом земли и выходом на отруба? Когда приедут землемеры делить землю? Егорьев день не за горами: сев. Что, всё так и будем сеять по чересполосице?

И тут уж сход загудел потревоженным ульем. Затронуто самое больное: земля - всё, чем жив хлебопашец. Кричал Гриша Шутин, напрягая жилистую шею. Кричал даже обычно тихий Иван Моряк. Они были против раздела земли, в который уже раз. Братья Василий с Иваном Герасимовичи, никогда на людях не перекидывавшиеся упрёками и, тем более, бранными словами - шли чуть ли не грудью на грудь. Василий был за отруба, Иван - против. Ну и, конечно же, - без них ни один спор и драка не обходились - схватились хиленький забияка Паня Ляся с Фёдором Ландрином. Паня Ляся укорил Фёдора в том, что тот когда-то перепахал его межу. Скорый на кулаки Фёдор ударил Паню. Гриша вступился за брата. Хрустнули в изгороди первые колья - драка грозила перерасти в кровостой. Степан мигнул своим сыновьям, богатырям Митрию и Василию, те встали стеной и, как котят, за шкирки оттащили драчунов.

- Ша, граждане мужики - сказал Степан Иванович. - Давайте расходиться.

- Погоди, Степан Иванович, - сказал наш отец, Иван Григорьевич. - Дело-то важнецкое: земля. Ею, кормилицей, и живём, и государство кормим. Может, и впрямь, как слышно в других местах - и делить землю-то не надо. А взять да всем обществом и вступить в ТОЗ. Вы как, мужики?!

- Ты, Григорьич, помнится, в прошлом годе в октябре давал своё согласие на отруба, - не упустил момента, чтоб не подкусить своего вечного соперника Ефим Фёдорович. - Негоже болтаться туда-сюда, как это самое, что плавает и не тонет в проруби!

- А сам-то ты, Еша, разве не поднимал руку за хутора? - только и нашёлся что ответить наш отец.

Пановские вышли на отруба. Землемеры, без Навычайлова приехали, как только сойти снегу. Мужики сложили в шапку свои жребии, помеченные "таврами". Аркашка Настасьин таскал, никаких подвохов. Малопановским выпали земли к Опарихе и Курилихе, большепановским - у себя. Самые плохие земли у леса Опарихи мужики делить не стали. Бери - кто хочет. Они, к тому же, и очень далеки от деревни, на них мало что родится.

Никто не пожелал селиться на хуторе, один только кузнец Точно-Прочно, Иван Горбунов, построил дом за Бокарями.

Мог ли наш отец упустить возможность иметь больше земли: взял. Никто больше не позарился.

Выход на отруба означал и смерть артели, кооперативу. При разделе шерсти, валенок и другого имущества отцу достался вагон шерсти, купленной им по пьянке. Вместо шерсти там напичканы были отбросы кож, коровья шерсть - смрад невообразимый. Шерстобитка, Стиральня, Валяльня и конный привод, отобранные когда-то у Максимовых, мужики делить не стали. Желающих купить их никого не нашлось, и так они и остались стоять на нашем дворе в конюшне и коровнике-теплушке. Конный привод сняли и перенесли на гумно, к овину - для молотьбы хлебов.

Это имущество сапоговаляльной артели, остававшееся на дворе Ивана Григорьевича Басова, нашего отца, впоследствии Мишка Калашников, а за ним и наши старшие братья назовут "заводом", а отца - "заводчиком".

Всё, буквально всё, за что бы ни взялся отец, приносило семье одни разочарования, горе и страдания. Принес и вагон шерсти, и сами шерстобитные машины. По цепи они вызовут к жизни новые страдания, и источником их опять-таки будет наш отец.

ЧАСТЬ 5.   ОТРОЧЕСТВО.   1924-1926 ГОДЫ  

Стр.70 из:   70  71  72  73  74  75  76  77  78  79  80  81  82  83  84   Читать дальше 

НАЗАД к ОГЛАВЛЕНИЮ