Я пылал возмущением на порядки, на Советскую власть, на бесправие людей.

- Давай, давай, люби свою власть! - выкрикивал я в лицо улыбавшемуся коннику Илье Алексеевичу Лопатину.

Моё возмущение, выкрикнутое с неподдельной обидой, как в мальчишеской драке, Илюху крайне забавляло.

- Что ты на меня-то кричишь, Агрономия? Я, что ли, устанавливал тут советскую власть, прибивал красный флаг к кооперативу? Твой отец, Иван Григорьевич, и устанавливал, и прибивал.

- Ты с шашкой в руке, с винтовкой отстаивал эту власть. А она - плохая, плохая!

- То-то, что отстаивал, а устанавливал-то твой отец, вон с Аркадием Ляпиным.

- А где же справедливость, которую Ленин обещал? Они же с мужика последнюю рубаху сдерут, а потом отправят, куда Макар телят не гонял.

- Агрономия! Ты… в креста, бога, в печёнку и селезёнку… не кровяни мне сердце! Понял - нет?

- Не понял и не пойму, дядя Илья. Вот ты скрипишь зубами, да кроешь всё разноцветным матом. А ты подумай-ка, как это всё исторически… Мужика изничтожают! Только не перебивай, потом поспоришь, - торопился я выплеснуть всё своё негодование, скопившееся за три года, пока отец был в тюрьме.

Я сказал, что революция произошла потому, что царь отнимал у мужика-хлебороба плоды его труда. Народ поднялся и сбросил царя, помещиков и капиталистов. Попёр в Гражданскую за большевиков воевать только потому, что ему была обещана земля и свобода. Ленин же в Манифесте провозгласил: "Земля - крестьянам, фабрики - рабочим, власть - Советам"…

- Ну, Агрономия! Ну, даёт, в исуса, креста, мать! Верно, была такая приманка у большевиков. Мы с Иваном Герасимовичем и попёрли, как ты сказал, - в партию, - дядя Илья чего-то замялся и махнул рукой. - Контра ты, Серёнька, креста, бога! Хочешь, скажу, как этот манифест в народе переложили на свой лад? Хочешь? Только, чур, без трепотни. Скажешь где - услышит мой чересчур красный братец, чтоб ему ноги переломали, - засвистишь, как твой отец.

- За правду пойду куда угодно, не побоюсь!

- Нет, пожалуй, не стану, - не решался Илюха. - Скажешь, сразу меня в "штаб Духонина" потянут.

- Я никому не скажу, если не велишь, - сказал я. - Только зачем тебе это знать, коли ты его в себе держишь? Моё правило: узнал, научи другого.

- Ты это про свою турнепсу, что ли? Тут не турнепсой, тут политикой пахнет. А, была - не была! Слушай, Агрономия.

И тут Илюха сразил меня мужицким ямбом, замешанном на навозе, матерщине и скабрезностях:

Узнав о роли брата своего Николая, уполномоченного, в аресте и ссылке папаши, дядя Илья развалил дом, который он построил для брата в Панове. И этот поступок мне о многом говорил.

Очень большой налог на нас: хлебом, овсом, льном, маслом, салом, шерстью, мясом - мы рассчитались. Всё зерно, даже семенное, было вычищено из амбаров и сусеков под метёлку, как когда-то при дяде Михайле Сибирском. Семья поджала животы. У нас осталось только немного овса и овощи с огорода: морковка, свёкла, бушма. Очень выручал овёс, собранный с горбуновской "целины". Мама пекла овсяные лепёшки, варила овсяный кисель. Дед Ефим Арсентьевич помогал то мукой, то картошкой.

С налогами в обнимку, как со своим непрошенным горем, - мужик привык. Скрипит зубами, а ничего не поделаешь - власть велит сдать, - и сдаёт.

Землю мужик выкупил ещё у помещиков и царя за 56 лет до большевистской революции. Теперь ему же её и "отдала" новая власть. Ладно, отдала и отдала - и то хорошо, что не отнимает.

А налогами-то зачем душить? Какая же польза мужику от новой власти? Цари с помещиками налоги накладывали, и Советы - туда же. Правда, с бедных пока поменьше, а с богатеньких дерут. Ну, богатых и не жалко: чужим горбом нажито, батрацким потом, не грех и вернуть должок народной власти, а уж она распорядится сама. А ведь не станет богатых - с кого брать? С бедных? Зачем же тогда было революцию делать, один строй другим заменять, коли "свобода, равенство и братство" - только на словах, для приманки?

 

- Старые песенки! - возмущался я. - Почему у меня отняли то, что я сам своим трудом вырастил на земле? Почему? Нет, тут что-то не так. Где же правда?

Я пошёл в сельсовет к Калашникову, требуя ответить, почему у меня отняли все плоды моего труда. В первый раз Михаил Евсеевич сказал, что не он назначает налоги, а волость, вот-де туда и обращайся. Во второй раз он меня чуть ли не выгнал из сельсовета.

- Ты чего мелешь? - кричал он на меня. - Советская власть - справедливая власть. За такие слова тебя…!

- Посадишь и вышлешь на Север, как моего отца, что ли? - не уступал я, уверенный в своей правоте. - Если ты мне не ответишь на мой вопрос, почему с нас, детей, дерут непосильные налоги, я буду считать, что это самоуправство местных властей, и буду жаловаться.

- Иди да жалуйся, кто тебе запрещает, - склонился над пурусовским письменным столом Калашников в позе подневольного человека. - А за такие слова… про отца...! Не я твоего отца вызывал в район, и не я его арестовывал и ссылал.

- Тогда - кто? Скажите мне, кто над нами надсмехается при новой справедливой власти? Я пойду и брошу тому в морду, кто он такой! Скажите, вы же знаете, без сельсовета ничего не делается.

- Иди к Николаю Лопатину, может, он знает, - выдавил из себя предсельсовета.

- А он отсылает к тебе. Ты - Советская власть!

- Слушай, уйди, прошу, пожалуйста, ты мне мешаешь работать.

- Я уйду, только хочу вам сказать, сельсоветчикам и коммунистам, как я вас ненавижу! Вы, вы враги народа! Вы отнимаете у него правду, свободу и справедливость! - выкрикивал я в страшном, не поддающемся разуму волнении, и в такую минуту был готов на всё. Больше того - я жаждал пострадать за правду.

Калашников и двое сидельцев от милиции выталкивали меня за дверь в узенькие коридоры пурусовского дома. Я был в отчаянии. И ничего мне в голову не приходило, кроме стихов Некрасова. Я почти кричал:

- Куда его, Михаил Евсеевич, - спросили милиционеры, - в кутузку?

- А… чёрт с ним! Отпустите… Пусть идёт, куда хочет.

ЧАСТЬ 8.   ДЕВЯТЫЙ ВАЛ.   1929-1930 ГОДЫ  

Стр.109 из:   106  107  108  109  110  111  112  113  114  115  116  117  118  119  120  121  122  123  124  125  126  127  128   Читать дальше 

НАЗАД к ОГЛАВЛЕНИЮ