Каменная школа в Курилихе - на самом краю. Неподалёку - аптека. Пановским ребятишкам идти - не заблудиться - всё по бульварам и по бульварам Большой дороги. Царская дорога с бульварами по бокам - прямая, как стрела. Хорошо идти по ней, когда нет погони. Берёзы склонились до самой земли. В старых трухлявых берёзах - гнёзда скворцов. Слева поля и справа поля, пановские и морыгинские.

Парнишки обычно идут по одной стороне дороги, девчонки - по другой. Мальчишки делятся на две кучки, того и гляди начнётся драка. В одной кучке - мы с братом Ванюшкой, за нами - Мишка Пурусов со своей шайкой-лейкой, кидают в нас палками, камнями. Мы убегаем. Ноги у меня длинные - не догонят. Ванюшка вот отстаёт, приходится его поджидать, а то брать за руку и тащить. Никакой особой нашей вины нет, и в другое время все мы мирно играем летом в "лапту", зимой в "шар". А вот у Мишки Пурусова со мной извечная вражда, ещё со времён школы в Выставке. Мишка Пурусов за конфетку да за белый пирожок с мясом - Пурусовы богаты - может подкупить хоть кого. И подкупает. Оттого мы с Вашкой ходим всегда в синяках.

Когда-нибудь такое издевательство над нами с Ванюшкой должно было кончиться. Я рос высоким, и силёнка была. Вот только не решался я драться, рана на голове всё ещё сочилась сукровицей, боялся растревожить. Я первым никогда не нападал. Чтобы ответить на прозвище, не хватало у меня слов. Чтобы ответить на удар ударом, не хватало смелости. Дома отец беспрерывно порол меня за что попало. Закалился я в битье, слабые удары камнем или палкой для меня были нечувствительны.

И, вообще, я по отцу рос трусишкой. Он боялся младшего своего брата, не связывался с ним, угонял на лошади. И я боялся. Когда Мишке случалось в деревне натравить на меня Ондрю Брилу или Ваньку Хорька, за меня заступался, как ни странно, дядя Илья Лопатин: "Ты чего, Серёнька, даёшь себя бить? Вырос с коломенскую версту, а боишься. Двинь Клёне Мокрову (Мишкино прозвище) по мусалу! И тут даже, при дяде Илье, у меня не хватало духа, старался уйти домой.

Я ещё не знал, что могу быть другим, когда меня здорово разозлят или больно ударят. Должна была произойти та страшная драка, о которой я хочу рассказать, чтобы я понял и ощутил в себе эту неведомую прежде силу.

Ещё в Большую перемену мне сказали, что Мишка Пурусов подговаривает мальчишек надавать мне, как выйдем из школы. Страх толкал меня быть смелым. Я два раза выходил из школы на улицу, вызывая тем самым Мишку с шайкой. Они не вышли. "Ага!" - торжествовал я, - Струсили! Посмотрим, кто кого налупит!"

Уроки кончились. Мы с Ванюшкой первыми вышли из школы и стали поджидать своих противников. Те не выходили. Психологически мы были готовы: я - девятилетний, и Вашка - семилетний. Но пыл мой быстро угас. А когда вышли за ограду и пошли по бульвару домой, Мишка с дружками пошли за нами и начали дразниться. Мы с Ванюшкой, как обычно, старались побыстрее уйти от преследования Мишкиной шайки-лейки. Вдогонку летели позорные клички:

- Глумной! - это меня.

- Котёкин! - это Вашку.

Тут я снова осмелел и стал вызывать на бой:

- Клёня Мокров, давай, выходи на любака!

- Нет, мы с Ванькой Ляпиным вдвоём на тебя!

Перекрикивались. Мишкина ватага стала кидаться камнями. Один камень угодил мне в плечо, второй - в руку, третий - в ногу.

- Это в тебя Витька Горбунов и Ванька Настасьин! - говорит мне Вашка. - Мишка Пурусов, я слышал, в школе подговаривал Ваньку: "Набейте Серёжке морду - пряника "парского" дам!"

Тут и Вашке попали по ноге.

- Серёжк, давай им налупим! - захныкал, захромал Вашка.- Чего они лезут, мы их не задеваем?

- Ну и пускай лезут. Не хочу драться. Вот дойдём до Малого Панова, отстанут.

Я дрожу от гнева и обиды, я едва сдерживаюсь. И тут камень, брошенный рукой Ондри, попал мне в голову, прямо в рану. Я взревел от боли и кинулся на ватагу. Ванюшка - за мной.

- С-собаки! Ну, погодите…! - закричал я, сбросил с шеи сумку и кинулся на обидчиков. Вашка - за мной.

В руке - камень, я реву. Ватага обидчиков сыпанула назад к деревне Курилихе. Но от меня не убежишь, бегаю я быстрее всех в школе и в деревне. Ватажка разбегается в разные стороны. Догоняю коротышку Ваньку Настасьина, сбиваю с ног, отбираю ножик, пинаю в лицо до крови. Бегу за Мишкой Пурусовым, бью, валю на землю. Тот почти не сопротивляется - так потери меньше. Мальчишки перебежали на другой бульвар и по нему - наперегонки к деревне Малое Паново. Я пускаюсь вдогонку. Я всё ещё всхлипываю от обиды и боли в голове.

- Я не бросал в тебя! - кричит Олёшка Полушин.

- Это Витька! - кричит другой парнишка и валится под моим кулаком.

Теперь я бегу за Витькой Горбуновым. Я на бегу вытираю лицо. На руке - кровь, и это окончательно выводит меня из себя. В таком состоянии я не понимаю, что делаю, дерусь с какой-то слепящей одержимостью. Теперь я собой не владею, КТО-ТО вместо меня.

Витька - драчун ещё тот, кулаки железные, и сноровка есть. Ростом он пониже меня, но ловчее и сильнее. Сцепились. Я бью наотмашь, Витька, согнув голову, бьёт в подбородок снизу кулаком. Раз и другой Витькин кулак-свинчатка сбивает меня с ног. Я реву, вскрикиваю, бросаюсь на обидчика и натыкаюсь на его кулаки. У меня из носа - кровь, кровь - на голове и на щеках. С рёвом я лезу и лезу на его кулаки, Витьке становится страшно:

- Ну, отстань! Не лезь! - кричит он.

- С-собаки! С-собаки! - я едва стою на ногах, но вновь и вновь кидаюсь в драку. Я бы и рад кончить драку, КТО-ТО не пускает.

Подбежали парнишки, стоят, наблюдают со стороны. Мишка наклоняется, ищет что-то в траве и подаёт Витьке железную палку.

- Витька, аршином его! - подбадривает Мишка Пурусов - "Клёня Мокров".

А я и не заметил, как в руках у Витьки оказалась железная палка, обломок старого аршина. Витька размахивает аршином, не подпускает меня и глядит, как бы убежать. Он уже не хочет больше драться, видя, что я и так весь в крови. А всё этот Клёня Мокров…

Всё же аршином раз и второй бьёт меня по руке. Но я изловчился, выхватил аршин и бью им по голой стриженой голове Витьки.

- С-собаки! С-собаки! - только и выговариваю я и бью Витьку, не глядя по чему. У Витьки на голове - кровь, а я продолжаю бить. Витька, весь в крови, падает. Я напуган, я подумал, что убил Витьку, бросаю аршин и, как пьяный, шатаясь, бреду в деревню. Мальчишки испуганно идут следом.

Витька Горбунов живёт в Малом Панове. Их двухэтажный дом, нижние окна - в полуподвале, рядом с Чайной.

- Бежим, Серёжка! - упрашивает меня Вашка.

- С-собаки…! - говорю я. Я ещё не отошёл от случившегося. Останавливаюсь напротив горбуновского дома. Меня ждёт расплата. Оправдываться бесполезно, мне всё равно не поверят. Как не верили ещё в Выставке. Мишка Пурусов может подкупить хоть кого.

От дома Олёшки Полушина, что напротив Горбуновых, кричит мать Олёшки:

- Что вы наделали?! Кто это его? Боже мой, убили!

Я стою с мутным взглядом человека, выигравшего битву и "ставшего на костях" по древнему славянскому обычаю. Жду, когда кто-то выйдет из горбуновского дома. Зачем это мне, я не знаю. Но, тем не менее, что-то заставляет меня стоять. Это из подсознания. И так написано в летописях.

- Серёнька, кто тебя? Вы, что, все глухие?! - кричит Олёшкина мать.

И тут до меня доходит, что я сделал. Я наконец-то срываюсь с места и мы с Ванюшкой бежим под горку к мосту, в Большое Паново. Меня гонит страх. Я пробегаю гатью у дома Урановых и сбегаю в поле.

Домашние искали меня весь оставшийся день до вечера. Вашка отнёс мою сумку домой, а я спрятался в крапиве возле старой бани на меже с Лопатиными и стал ждать. Кровь из разбитой камнем раны на моей голове всё ещё сочилась. Но было уже мне не до своей раны. Убил ли я Витьку, как кричали Олёшкина мать и тётка Ираида Басова, жена дяди Лёши? Я раскаивался в совершённом и не понимал, как это произошло.

- Сволочь! Сволочь, сволочь! - бил я себя кулаком по лицу и тоненько, жалобно плакал. Надо бы выйти, да отец рядом ходил мимо лопухов, грозился "убить".

Под вечер прошёл проулком мимо двора Вашка, тихонько позвал:

- Серёжка, где ты? Серёжка, выходи, папаша тебя не тронет. Витька сказал, что он тебя первый ударил. Мишку - Клёню Мокрова - мать порет. Выходи!

Как только я появился у дома, папаша больно схватил меня за ухо и потащил.

- Айда, с-сукин сын, убивец! - кричал он. - Айда, айда, посмотри, что ты натворил - всю голову Витьке разбил аршином. Глумной и есть. Горбуновы подадут в суд на тебя, кто отвечать будет?

- Пусти, мне больно! - заплакал я на этот раз от того, что напрасно доверился Вашке и вышел.

На крик из дома выбежала мама.

- Не дам! Не дам робёнка на издёвку! Тебе бы только бить! - оттолкнула она мужа, заслонила собой меня. - Иди и требуй, чтобы твоего сына судили! Иди-иди. Он же сукин сын. Значит, я - сука. Это мой сын. Убирайся, не хочу больше терпеть от тебя измыванья над детьми!

Мирила бабка Олёна и дядя Лёша. Горбуновы пришли с забинтованным Витькой "на мировую". Точно-Прочно" и папаша выпивали. Жёны сидели, пригорюнившись, обсуждали случившееся.

- Наш виноват сам. Поддался Мишке Пурусову. Но всё равно это не оправдание, - выговаривала Витьке мать. - Чтобы больше не дрались. Не будете?

- Я больше не буду, - сказал Витька. - Хочешь, я ему набью?

- Ну вот, опять "набью". Нельзя драться. Ты не будешь, Серёнька?

- Не буду, - сказал я.

С тех пор, можно сказать, мы с Витькой подружились. У него на стриженой голове так и остались на всю жизнь белые шрамики. И мне при взгляде на Витькину побитую голову становилось стыдно. И как я мог это сделать?! До сих пор не понимаю.

- Это как прикажешь понимать, сношенька дорогая Марья Николавна, - говорил, оглаживая чёрную лопатой бороду, Максим Андреевич, мужик степенный, знающий, как себя вести со всеми, кроме Басовых. - За что ты наказала Мишутку? Ежели он виноват, то мне решать, как с ним поступить. Он сирота, его отец Аркадий погиб за веру, царя и отечество. Так теперь - бить? Али я, глава рода, в доме не хозяин? - сверлил он сноху, широкоспинную, широколицую молодайку чёрным "дурным" глазом. - Али он не моих кровей, не внук мой? - задыхался он от сдерживаемого бешенства. - Он, что, как эти твои? - сурово намекал он на некоторые обстоятельства рождения двух других деток Марьи Николаевны: на рыжих Тоньку да Серёжку.

Марья Николаевна самую горечь обиды проглотила.

- Вот что, папенька, не в обиду Вам будет сказано, не подучивайте Вы Мишутку да и всех моих детей против Басовых! - твёрдо, с вызовом сказала Марья Николаевна. Разговор давно созрел. - Вы знаете, кем они мне приходятся, эти Басовы? А по мне - и моим детям тоже. Вы хотите, чтобы они, как и Вы, выросли и стали врагами, да?

- Подучиваю? Чем же? Да ты договаривай уж, сношенька.

- Договорю, папенька. Мало я от Вас обид выстрадала. За последнюю шлюху меня…! Да другая бы…! Ненавидите Вы Басовых… Как это Вы позволили Вашему единственному сыну Аркадию взять меня в жёны? Вы же знали, кого берёте в дом - племянницу Вами ненавидимого Ивана Григорьевича Басова, дочь безвременно погибшей Александры Григорьевны, его старшей сестры. За что уж Вы тягались в нелюбви с покойным Григорием Евграфовичем, не мне судить. Только ненависть по наследству не передаётся. Её каждый должен заслужить своей виной. А на дяденьке Иване Григорьевиче перед Вами никакой вины нет.

- Это как же так - нет?

- Погодите, дайте мне договорить, - прервала свёкра Мария Николаевна. - Хотите сказать про сапоговаляльные мастерские, что отобрало у Вас Общество? Да, Иван Басов - председатель ЕПО. И сельхозинвентарь кое-какой они же забрали у Вас. Да от того мы не обеднели. Взяли-то старое, а новое оставили.

- Добрая, гляжу. А ты его, добро-то это "старое", наживала?

- Одиннадцать лет живу в Вашей семье, наверное, что-то и я Вам нажила, - с басовской прямотой ответила Марья Николаевна. - Взяли меня в семью, как скотину, для приплода? Знали, за кого приехали свататься. Отца моего Николая Никоныча и того на порог Вашего дома не пустили ни разу за все одиннадцать лет. Конечно, Басовы да Трусовы - люди небогатые, не Вам чета, не купцы 1-й гильдии. Но отца не пустить повидаться с дочерью? Разве это по-божески? Вот Вы в Бога веруете, в церкви пудовые свечи перед Спасителем ставите, а сами…!

- Говори. Говори, сношенька, тихая да послушная, выкладывай всё. А то другого раза может и не представиться - стар я. А, может, ты собираешься от нас уходить, из моего дома? Не надо, не уходи. Много ждала, подожди ещё немного, помрём мы скоро с Семёновной, - говорил въедливый старик.

- Ничего я не буду Вам больше говорить. И из дома мне с тремя детьми идти некуда. А детей моих не настраивайте против Басовых. Они же, Серёжка с Минькой, родные…! Серёжка мне двоюродный брат. А Вы даже запретили мне разговаривать с родственниками, с Басовыми. И, видите, к чему привело. Ну, однако, больше так не будет…!

Больше мы с Мишкой Пурусовым не дрались. Вообще, с тех пор я зарёкся драться с кем бы то ни было. И меня почему-то не трогали мальчишки. Вскоре наши с Мишкой дороги разошлись. Мишка окончил школу, и дедушка Максим пристроил его учиться в Ремесленное училище в большое село Майдаково за Палехом.

ЧАСТЬ 4.   ОТРОЧЕСТВО.   1922-1924 ГОДЫ  

Стр.62 из:   55  56  57  58  59  60  61  62  63  64  65  66  67  68  69   Читать дальше 

НАЗАД к ОГЛАВЛЕНИЮ