Были у нас в Бокарях родственники. Вернее, это были родственники бабки Алёны. Кем уж они бабке приходились, не знаю: кажется, старуха их приходилась бабке Алёне двоюродной сестрой. Мы не особенно и роднились с ними. Такая это была семья, что в деревне все их опасались. Однако папаша, бывало, частенько к ним заезжал.

Дом у Смирновых стоял на выезде по Палехской дороге. Содержали они постоялый двор. Четверо взрослых сыновей и нестарый отец - все какие-то разбойники с большой дороги. Плохая слава шла по деревням про Смирновых: будто нечисты на руку и всё такое. Будто не раз исчезали купцы с деньгами, остановившись на ночлег у Смирновых.

В бытность моей учёбы в Палехе, я ходил мимо дома Смирновых. Сидят на скамейке, как сычи, молчат. Сами медно-рыжие, как наш мясник Иван Уранов. Пройду. На моё "здравствуйте" - чуть приподнимут картузы. Младший из четырёх братьев, Аркашка, был, пожалуй, моим одногодком. Встречались с ним на лесных междеревенских гуляньях: на Сварухе, на Метрополье. Чтобы дружить - того не было. А вот как началась эта травля, стали они меня к себе зазывать.

И вот я у Смирновых за столом и пью с ними самогонку. Сидят парни Смирновы в ряд на лавке, молчат. Один отец говорит. Но такое впечатление, что они вместе с ним одним и тем же голосом говорят то же самое.

- Говорил я брату Ивану Григорьевичу: хреновая эта власть, гнать вон её в хвост и гриву - свергать. А он - туда же: коммунию устанавливать! ТОЗы какие-то. Вот и дотозился. Жалко, что его сейчас нету здесь. Посмотрел бы, что сделали его присные большевички с семейством. На-ко, неслыханное дело: взять да и отобрать всё. И это - власть? Не признаю и никогда не признаю! Драться надо против неё.

- Драться, - подтвердил и старший сын Митрий.

- Бить её, - сказал второй сын Лаврентий.

- Изничтожать, - сказал третий сын Викентий.

- Жечь! - сказал самый младший, мне ровесник, Аркадий.

Пили молча. Не чокались. Опрокидывали стаканы тихо, без бульканья, всё куда-то уплывало…

- Напиши жалобу в Москву, - говорит отец, как и сыновья - рыжей масти, здоровенный и неистовоглазый. - Да, покрепче, чтоб их там, кремлёвских владык, проняло. А один листочек, такой же, мы ещё отошлём куда следует. Чтоб и наши братья там, по ту сторону, знали, какая у нас здесь сладкая жизнь при большевиках.

- Напиши, - сказал рыжий Митрий.

- Отошли, - сказал дюжий Лаврентий.

- Да покрепче, - сказал веснущатый Викентий.

- Да забористее, - сказал самый младший Аркадий.

Мне наливали стакан за стаканом. Не пить нельзя - уставились сычами. Брезгуешь-де нами? А у меня и язык уж не ворочается.

- Сож-жгу дом.

- Правильно сделаешь, - подхватывает отец Смирновых. - Только надо с умом. Чтоб ни сучка, ни задоринки. Пыхнуло - и четыре сбоку, ваших нет. И чтоб им насолить, красножопым. Говоришь, до весны разрешили вам пожить в доме, а потом перебирайтесь в палатку? Ну, что ж, до весны погодить можно. Целых тринадцать годков терпим измывание над русской землёй. Полгодика, куда ни шло, обождать можно. По весне-то оно и заполыхать может ярче. Да надоть, чтоб не один дом сгорел, а и они вместе с домом. Говоришь, дом, хотя и не продан, взяли за недоданных двести рублей? И берут его под сельсовет? Ну, и пускай берут. Воспарятся аспиды, злыдни ко Господу в Небеса.

- Х-холодно в доме. Др-рова описаны, - бормочу я.

- Ничего… Вот мы по весне разгуляемся, - говорит старший сыч, отец Смирновых, сыновьям. Те молча кивают. - Ох, и разгуляемся мы! Попомнят они Гришку Ухача... Мало он им пустил кровушки. Ещё захотели? Ох, разгуляемся.

Я ткнулся лицом в стол, сидя сплю. Шмелями жужжат и жужжат смирновские голоса.

- Проснётся, глаз с него не спускай, - голос отца.

- Не спущу, - голос Аркашки.

- А то они, хоть и одной крови с нами, да уж больно красные с одного бока. Сами, того и гляди, норовят скакнуть в большевики.

- Скакнут.

- Покраснеют.

- Обольшевичатся.

- Слабаки.

Я сплю, шмелиное жужжанье сменяется шумом ветра в голых вершинах леса.

- Следить за ним зорче. Ты, Аркадий, с ним в друзьяках - тебе и…, - голос отца Смирновых. - Думается, не хватит у этого парня духа поджечь свой дом. Они, Басовы, смелы только на похвальбу. Адресок Ивана Григорьевича выпытать тебе, Аркаша, удалось?

- Сказал.

- Ну, вот и - слава Богу. Мы найдём кого посмелее Серьги. С Агнеей, Митрий, ты говорил?

- Говорил: согласна.

- Не сказал, что потребуем за адресок? Ну, и правильно. Эта сделает, фанатичка. Из своей преступной любви к Ивану подожжёт и собственный дом. Сделает - и смоется, ищи-свищи ветра в поле.

- Но схватят-то... Серьгу.

- Ты, Лаврентий, своей жалостью... Пусть схватят, нам-то что? В нашей борьбе: чем больше будет недовольных советской безбожной властью, тем ближе конец большевикам. Ладно-ладно. Отведём от него подозрение. И пускай уматывает отсюда, если язычок не развяжет.

Было ли это, или сон? Слышал ли я, или всё это плоды воображения? Не утверждаю и не опровергаю. Могло быть и то, и другое. Факт нашего родства и моей в то время дружбы с Аркадием Смирновым - удостоверяю. Был ли я в тот вечер у Смирновых? Отвечаю твердо: был. Пили ли с сыновьями, с братьями-разбойниками самогон? Пили. Были ли они действительно разбойниками? А кто вам сможет ответить на такой непростой вопрос? По виду, по обстановке - эти парни были готовы на всё.

Я знаю лишь судьбу одного Аркадия. Вместо защиты родины от фашистов он подался с оружием в руках в лес, в дезертиры.

Мне хотелось переночевать у Смирновых. Дома была жуткая пустота и слёзы. Аркадий вывел меня на улицу. Было снежно и меня немного обдуло.

- Пошли... в Казаково! - предложил он.

- Я пьян, не пойду. Я спать хочу.

- А Настя с кем-нибудь без тебя, а...?

- Убью-ю-ю! П-пошли. Т-только я возьму п-палаш у Витьки. 3-зайдём?

Не помню, как мы зашли к нам, в Паново, как я взял у Витьки польский палаш, нами обрезанный на целую четверть вместе с кожаными ножнами; как я пристроил его под пальто.

Мы шли с Аркадием напрямую по снежному полю, увязали едва не по пояс, но шли. В Казакове мы не были. Но в Назарьево пришли прямо на беседу, и там была моя Настя.

Она, увидев мое состояние, не захотела со мной разговаривать. Больше того: она и еще несколько девчонок сбежали от нас... в Морыгино.

Аркаша поинтересовался, где я раздобыл палаш, и показал мне своё оружие. У него был "браунинг". С патронами. Заряжен.

Я сказал ему про свой "бульдог". Он посмеялся и обещал достать мне настоящий револьвер.

Из Назарьева в Морыгино - через заснеженные Елошки, меньше полверсты. Пока бежали и падали, я почти протрезвел. И не понимал, зачем мы здесь. В Морыгино мне тем более не хотелось идти, что там мой дед Ефим Арсентьевич, тётя Дуня с дочерьми Тонюшкой и Шуркой. Тонюшка может быть на беседе, скажет деду про меня.

- Я не пойду в Морыгино, - сказал я Аркаше. - Иди один, если надо, а я - домой.

- Ладно, пойду. Выпьем напоследок, - вынул Аркашка шкалик водки, выбил пробку, отпил и остаток протянул мне.

Я выпил и совершенно окосел.

Беседа была в доме Барановых, тоже моих родственников по деду и маме.

Страшно и смешно пьяное буйство парня-недоросля.

Вот даже сейчас, по прошествии полувека, мне всё еще хочется кого-то обвинить, только не себя. Да нужно ли это? Конечно, мой товарищ Аркадий Смирнов мог меня увести к нам домой. Даже просто мог оставить там у себя в Бокарях. Вместо этого он даже ещё больше меня подпоил и подбросил жара ревности, сказав про Настю. Почему же он не сделал как лучше? Не хотел. Не буду допытываться у застарелой памяти, почему да отчего. Щенок, напился, как цуцик. Ах, какой был скандал! Как верещали девки, увидев в моей руке блеснувший длинный нож-палаш. Беседа вмиг опустела. Один я остался со своим палашом в руке. Исчез и мой товарищ Аркаша.

Я выскочил в коридор, там ждали меня морыгинские парни с палками в руках. Они расступились. Я махал палашом, расчищал себе путь вдоль деревни.

Перестарок парень, тоже по кличке Коля-Роля, двоюродный брат нашей мамы, Митричем ещё его звали все, напустился на меня, пробуя отнять палаш.

Уж как меня загнали парни в чей-то двор и обезоружили, не припомню. Знаю только, что кудахтали потревоженные куры, и я сражался палашом с десятком кос, направленных на меня.

Безоружный, я шёл мимо мельниц в Паново. Натекло много крови в валенок правой ноги. Кто и чем меня ранил, может, я сам себя, мне было всё равно. Одна мысль сверлила мою голову: дойти до дома, попрощаться с мамой и бабушкой и - в дорогу. Пока не пришли с арестом. Рисовалось мне непоправимое: скольких ранил, а, может, и убил я! Вот она, папашина дорожка: тюрьма, параша и ссылка на Север. Уж уполномоченный Лопатин пришьёт к делу политическую подкладку: сын ссыльного кулака устроил нападение на молодых мирных колхозников.

Верхний - сельсоветовский - этаж нашего дома глядел на меня с мрачной затаённостью: в окнах ни огонька.

Я прошмыгнул в кухню. Мама молилась перед божницей. Ванюшка с Колянкой лежали на полатях, не спали. Преодолевая боль в ноге, я кое-как забрался к ним. Мне надо было переменить брюки, испачканные кровью, осмотреть и перевязать ногу.

Рана была выше колена, большая и рваная. С болью стащив брюки, я разорвал чистые подштанники и ими перебинтовал ногу.

- Сережа, что тебе будет? - спросил Вашка. - тебя заарестуют?

- Не дамся. Как рассветает, я уйду. Разбудите меня.

ЧАСТЬ 8.   ДЕВЯТЫЙ ВАЛ.   1929-1930 ГОДЫ  

Стр.127 из:   106  107  108  109  110  111  112  113  114  115  116  117  118  119  120  121  122  123  124  125  126  127  128   Читать дальше 

НАЗАД к ОГЛАВЛЕНИЮ