Пелена слёзного тумана спала лишь при виде ветряных мельниц Морыгина. Взбежать по лестнице на дедово крыльцо, как делывал многократно прежде, было не под силу.

- Никак, Серёнька сидит…? - послышался сверху голос деда Ефима Арсентьевича. - Ты чего это, сынок - никак, пьян? Мать-то тут изревелась вся. Исчез, не сказавшись… Нехорошо так-то, сынок. Чё это вы разлетаетесь все из отцова дома, как… из разорённого гнезда. Айда в избу!

- Я бы выпил, дедя...

- Свят, свят, час от часу не легче. Материно молоко с губ еще не... Да где ты был-то? Хоть расскажи.

- У тебя есть, дедя, водка?

- Ну, сын, ублажил на старости лет, - сокрушённо качал цыганской головой дед Ефим. - С этих-то пор... к водке? Айда в избу, у бабки Анны, чай, найдётся и закуска, и водка. Выпью и я за возвращение блудного сына. Любя, говорю.

У деда Ефима в помощниках по мельнице приёмный зять Егор Иванович Зубов. Красавица тётя Дуня, сестра мамы, послала младшую из дочек, быстроглазую, в веснушках, Шурку к нам в Паново. Старшая из дочек, красавица на всю округу золотокосая Тоня, старше меня на два года, ровесница нашей Маруське, собирала на стол. Бабка Анна охала на печи, притворялась больной.

Вся дедина команда за столом. Как в праздник - на столе пироги, вино, закуска.

- Вот он, противный! - влетела в избу широколицая цыганка - сестрёнка Маруська. - А мы его ищем повсюду, в Палех посылали! - тормошила она мои волосы и вскользь незаметно губами касалась моей щеки. Хорошая, однако, у меня сестрёнка.

Вот с того самого дня, когда я вернулся из Южи, я начал пить.

Пришла разнарядка на деревню по заготовке дров.

- Граждане-товарищи! - возвещает на сходке староста, дядя Ефим Фёдорович Полушин. - На деревню наложено сорок фестметров дров. А вот как подворно…

Дядя Ефим зачитывает: с какого "двора" сколько причитается государству дров. С нас больше всех: пять фестметров.

- Дядя Ефим, как же так? - говорю я после сходки. - У нас же некому пилить. Ну, я ещё сдюжу, а кого в помощники? Ванюшку? Бабушку? Маму?

- Не я, Серёжа, распределял - власть: Михайло Калашников с "уполномоченным" Николаем Лопатиным. Я им говорил, что не под силу мальцам управиться с таким обложением.

- С каким "уполномоченным"? Коля-Роля Лопатин опять у власти? Его же снимали. Ну, чего вы прячете глаза, дядя Ефим? Где же тут справедливость? Отца сослали ни за что, а теперь на детях вымещают. Мы же… ну, не выполним. Это пять кубометров чистой древесины, а дров раза в три больше... тут в пять зим и то не заготовишь. Дядя Ефим!

- Ну, что "дядя Ефим"?! Думаешь, мне-то легко вам, детишкам, такое объявлять? Легко, да? Едино, что могу - сам встать с тобой за другой конец пилы.

На юго-востоке от Южи, от Панова в сорока верстах, простираются от самого Сакулина знаменитые заболоченные Мугреевские леса вдоль всей многосотвёрстной поймы реки Лух. К лесам этим, девственно диким, ни дорог, ни троп - один доступ зимой по льду. Там постоянные велись лесозаготовки брёвен, дров. Весной, после ледохода, дрова сплавлялись вниз по реке Луху и где-то между Вязниками и Гороховцом подхватывались полноводной рекой Клязьмой и выносились в широкую тысячеверстную Оку, а ещё через сотню вёрст - у Нижнего Новгорода - в великую Волгу-матушку.

Санный обоз пановских мужиков через Сакулино, Мугреево, Лукино, оставляя справа Южу, прибыл под вечер в деревню Талицы или, как её шутя называли, - в столицу Лешаковского края.

На нашей подводе, на Мальчике: Колька, Ванюшка и я. С нами кое-какие харчи. Колянка на Мальчике с обратным обозом деревенских мальчуганов вернется в Паново, а мы с Ванюшкой останемся валить и пилить на дрова лес, пока не выполним все лесопоставки. Через неделю Колянка привезет ещё харчей, а, может, мама с кем-нето перешлёт, чтоб не гонять свою лошадь.

Жить будем в лесной просторной избе, спать на полу.

- Мужики, айда-пошли принимать делянки, - позвал пановских лесничий Демид, мужик звероподобного вида с бородищей до кушака, с топором в руках и на охотничьих широких лыжах.

Мужики, в том числе и я, увязали по колена в снегу, шли по лыжне.

Демид по списку отводил деляны леса, делал лыски на деревьях.

- Басовы - пять фестметров! - выкрикнул Демид и живёхонько отвёл нам большую деляну елей, берёз, сосен. Деревья были долголетние, толстые. - Станет мало - скажешь, еще отведу деляну! - фыркнул он, оглядывая мою невзрачную узкоплечую фигуру. - Ан, да...

Поперечную двуручную пилу нам наточил и сделал развод дядя Илья.

- Ого, какие тебе дерева достались! - подошел дядя Лёша.

- Ничего, - смерил я глазами сотни полторы деревьев, а на душе - страх. Пилил я с отцом когда-то лет двенадцати лес, немного знал, с какой стороны надпиливать, с какой подрубать и куда валить. Каждое дерево имело свой нрав, наклон, твёрдость.

- Отправил бы ты Ванюшку обратно домой, - прилёг в ночлежке к нам зять Иван Федорович. - Неровён час - придавит лесиной.

- Меня? Придавит? - запротестовал Ванюшка, а мне подумалось про Аркашу. Был бы с нами Аркаша - мы бы ещё другим показали, как надо пилить и валить лес. И старших братьев по городам носит. Перестали и писать, отшатнулись от нас, как от зачумленных.

Делянки были не подряд, а разбросаны по массиву леса. В феврале ночи длинные, дни коротки и слепы.

- Вашка, вставай! - тормошу я братишку, тот разоспался.

- Серёжа, я ещё немного, - клонился к полу Вашка, глаза не видят.

- Ты, чего! Все ушли, нас одних оставили! Четыре часа уже. Вашка, вставай ради бога, - тормошу я и тормошу. - Не то ругаться стану. В креста, бога мать!

Вашка вскакивает на ноги. По куску черного хлеба, горбушки, натертые чесноком, едим вприкуску с луковицей.

Топоры и пилу в руки - и пошлёпали по торной тропе в снегу к своей деляне. Черт ли её найдёт в такую темень. Хорошо, что я запомнил первое из деревьев и теперь искал его.

Найти не могу, бродим по снегу чуть не по пояс.

- Серёжа, у меня снегу натаяло в валенках - мокро! - стонет Ванюшка. - Ну, где наша деляна?

- Не хнычь, сейчас выйдем на неё, - успокаиваю я, а сам озираюсь по сторонам. Как в ловушке, в этом разношёрстном толстенном лесу. Но вот и "лира" - приметное дерево с вершиной наподобие музыкального знака "лиры". - Вашка, ты костер разжигай, а я пойду, посмотрю, в какую сторону валить деревья.

- Как разжигать? А где дрова? - теряется Вашка.

- Сушняка наломай, - учу я, - бересты надери с берёз - и поджигай.

Обследовал деляну, сделал засечки на стволах - на будущее знаки, чтоб не блуждать. Пришел, а Вашка сидит и плачет.

- Серёжа, они не зажигаются! Они сырые, и ветер со снегом.

- Эх ты, "Котёкин"! - ругаю я Вашку, срываю на нём свою досаду. - Ладно, креста бога с ними и с костром! Айда пилить, нагреемся!

Начинаем пилить. Первую берёзу, прямую и не так толстую, мы одним махом одолели. Не успело ветром накренить ствол и заклинить полотнище пилы, как я топором подрубил.

- Вашка, бери жердь - давай валить её! Ухнула берёзка, только снежная пыль по лесу.

Свалили четыре дерева. Отдохнули и стали обрубать сучья. Вашка рубит "не так".

- Как держишь топор, Вашка! Как рубишь?! Твою мать, креста! Вот как надо! - выхватываю я из его рук топор с длинным новым топорищем и рублю со стальным звоном. - О, да у тебя топорище всё в занозах! А ну-ка покажи руки!

Так и есть у Вашки вот-вот прочкнутся кровяные мозоли. Вынимаю из кармана полушубка кусок наждачной шкурки, выпрошенной вчера у дяди Ильи. Шкурка-то наша, отцова. Когда только Илюха успел переправить наше к себе?

- На, работай, теперь не натрёшь!

Стали пилить на метровые куски, на полена. Вашка устал, едва тащит пилу на себя.

- Вашка давай! Скоро стемнеет, а у нас ещё с гулькин хрен дров! В бога и весь синклит, мать иху! Вашка, поднажми!

- Серёжа, я... - валится в снег мой работник.

Приходится двуручной пилить одному. Этак можно и на тот свет отправиться от такой каторжной работки! Нет, надо что-то придумывать, иначе нам тут из леса и не выбраться до морковкиного заговенья!

ЧАСТЬ 8.   ДЕВЯТЫЙ ВАЛ.   1929-1930 ГОДЫ  

Стр.109 из:   106  107  108  109  110  111  112  113  114  115  116  117  118  119  120  121  122  123  124  125  126  127  128   Читать дальше 

НАЗАД к ОГЛАВЛЕНИЮ