 |
СЕРГЕЙ БАСОВ
|
ПАНОВСКИЙ ТРАКТ
|
-108-
|
Я вижу и сейчас сквозь туманную дымку десятков лет эту сценку в каменном доме с купеческими железными решетками на окнах. На улице - столбы ткацких фабрик. В комнате - две шеренги разношёрстных стульев вдоль стен, стол с толстыми точёными ножками - все явно реквизировано у богатых. За столом под портретом Карла Маркса - Данилыч в кожаной куртке, обритый наголо, - чёрная борода, некрасивое удлиненное лицо, в нём что-то "волчье": в темноте провалов глазниц - глубоко сидящие непроглядные глаза. Замедленность движений, замороженность в лице - настороженность зверя перед прыжком.
Однако "зверь" не спешил с прыжком. Перед ним на стуле сидел ссутулившийся парень в стареньком полупальто, перебирающий в руках картуз с лопнувшим лакированным козырьком: румяное лицо, хмурый взгляд, темные пробивающиеся усики над верхней, покрывшейся бисером пота, губой. Упрямство в согнутой голове. Зябкие, узкие плечи - сама беззащитность.
- Не хочешь говорить - не говори, - сказал Данилыч, присаживаясь рядом со мной. - Будешь слушать. Оно, может, так-то и лучше. Путного, вижу, от тебя всё равно не добьёшься. За "раму" приношу извинения, не хотел обидеть. Про "Палехские университеты" поясню. Сам я из Палеха, был там начальником милиции одно время. Знаком со Слитковым. От него знаю о тебе. Так что моя осведомлённость, как видишь, не специальная, а невольная. Это - первое.
Теперь по твоим вчерашним вопросам требования справедливости. Относительно налогов на вас, мальчишек. Созвонился - выяснил. Неправильно на вас наложено сто пудов ржи. Будет снято.
Третий вопрос. За что взяли твоего отца? Отвечаю: сигнал на него поступил - "антисоветски настроен". Мой предшественник за этим столом не перепроверял. Может, и напраслина по злобе, личная обида. Проверим. Если подтвердится - быть твоему отцу в административной высылке. Не подтвердится - освободим.
- Подтвердится-подтвердится, когда тебе маузером в лицо тычут, - возмутился я. - Стукачам вера? А чего - не честным? "Антисоветски настроен"… А кто сейчас не "анти". Все недовольны, куда пошла революция. Только молчат, знают - говорить нельзя. А наш отец не знает. Да если бы не язык, он бы в губернии на комиссарской должности работал. Да ведь беда: отец, как и дедя Осип, рюмку мимо рта не пронесёт. Сволочуга прокурор Кондрашов его на этом и подловил, пьяного. Что уж отец там ему наговорил, что Кондрашов всунул ему двадцатипятирублёвик в печенье да и впаял три года тюрьмы? У папаши и денег таких с собой не было. Он ведь с Кондрашовым приятельствовал, зачем ему было взятку давать? А и после тюрьмы: только и ожидали, когда выйдет. Ещё до выхода слухи были, что сошлют.
Сейчас-то его в чём угодно обвинить можно, он и не пикнет. Сломала его тюрьма. У меня есть ещё вопрос: а за что нас лишили прав?
- Никто вас прав не лишал, не за что. А кто тебе сказал?
- Да всё тот же Коля-Роля Лопатин, комиссар.
- Ну, с ним мы разберёмся. Если у тебя ко мне нет больше вопросов, то у меня они есть, - перешёл Данилыч к другой теме. - Слышал от Ивана Евлампиевича о твоих способностях к общественным наукам. Учиться дальше не желаешь?
- Будто это в Ваших силах - изменить соцпроисхождение.
- Как знать…
Мне послышались в этих словах намёк на сотрудничество, слухачество. Так, похоже, купил себе индульгенцию Мишка Пурусов.
- Предавать никого не собираюсь, - с вызовом сказал я.
- Спрашиваю без задней мысли, Сергей.
- А верить нельзя.
- Ну, уж это твоё дело: верить или не верить мне. А только спрашиваю серьёзно.
- Мне уже серьёзно ответили из Плёса, что в агрономический техникум без справки о соцпроисхождении не принимают. А власть-то у нас везде одна, и законы одни. Ещё три года тому назад Шуйский Комиссар по образованию сказал, что кулацким детям среднее и высшее образование не нужно. И верно: зачем оно им? Чтобы труднее было с образованными врагами бороться? Я ведь всё это понимаю. В Ваших ли интересах дать мне образование?
- Да… Вижу, что кое в чём ты преуспел, - закурил Данилыч, и "волчье" совсем ушло из его глаз. - Но ведь твои выводы отталкиваются от одного: ты считаешь себя кулацким сыном. А если ты - не кулак, а неглупый парень из работящей крестьянской семьи? Тогда бы ты хотел учиться?
- Не пойму, - сказал я.
Данилыч повторил и добавил:
- А какой нам, властям, резон множить врагов?
- Наверное, чтобы продолжать революцию, побеждать. Кого угодно, но побеждать. Вот так и дошли до деревни. Раскулачиваете, разоряете всех. И если не кулак, так будет кулаком хоть на бумаге. Так кого угодно в кулаки можно записать. Да, мы и не кулаки. Люди от земли. Но вот кому-то из высших в Москве мы нужны как кулаки. Кому??? Я вот агрономию люблю, сады яблоневые, новинки разные в севооборотах. Ни о чём другом после Палеха и не думаю.
- Так как? Учиться не пойдёшь, останешься в деревне?
- Если отца выпустят, то - да - останусь.
- Тогда так: принеси ходатайство от всей деревни, от всего Общества.
- Принесу. Это мне - раз плюнуть. А дальше что?
- Дальше - ждать, Серёжа. И язычок не распускать. Не то - очень даже просто - загремишь вслед за отцом. И вообще: всё, что ты тут услышал, о чём говорили - ни-ко-му! Придёшь домой, мало ли кто спросит, тот же Калашников, у кого был - молчи! И ещё. Хлеб-то у вас есть, мука? Чем питаетесь? Или ты всё отдал за налоги?
- Овёс остался, проживём. Валенки после отца остались, пар двадцать Кому-нето продам. Протянем, соседи помогут. Нам ничего не надо, освободите только отца.
И тут он меня огорошил.
- Ох, Серёжа… А ведь отец твой, даже если его и освободят… в деревню не вернётся.
- Как это - не вернётся? А куда ему ещё возвращаться? Вы шутите?
- Нет, Серёжа, я вполне серьёзно.
- Но я же принесу ходатайство Общества насчёт отца! Если одной деревни мало, я обойду и Зимёнки, и Курилиху, и Бокари…!
Мгновенно Данилыч снова стал "волком". Умными серыми глазами он смотрел на меня, и ждал, что я скажу, как поступлю. Он достаточно поводил меня за нос, повыведал всё обо мне, мои взгляды, намерения. Он пригласил меня в "западню" своего страшного для народа учреждения. Сказал деде Осипу, что "парнишку надо спасать". От кого, от чего спасать-то собирался? Темнил, прикидывался…
- И одного Общества достаточно, - ответил он. - Но что бы ваши однодеревенцы не написали… - продолжал он с тяжёлым вздохом. - Борьба идёт. Политическая борьба… Не такая простая, как тебе кажется. К сожалению, мы строим новое общество на крови. Победить в борьбе можно только насилием. Время покажет, правильно ли идём. Существует теория расширения классовой борьбы. А в этой борьбе такие, как твой отец, только дополнительная забота нам, чекистам. Ты ищешь правды, но эта правда - правда ОДНОГО. А мы боремся за правду целого класса…
- Только одного рабочего класса? А как же весь народ?
- И за весь народ… Только в опоре на самый бедный и угнетённый рабочий класс. Ищем мы КЛАССОВУЮ правду. На фабриках и заводах рабочие работают коллективно. Точно так будут работать и крестьяне. Будут коллективные хозяйства. И твоего отца не примут. Ему лучше не приезжать и не вступать. Вот тебя… если пожелаешь…
Я был сражён совершенно. Свобода отцу была обещана, но эта была неполная свобода. Его лишали права жить в родной деревне.
- Спасибо за классовую правду, - сказал я. - И подписи-то тогда зачем собирать, если всё равно отца ждёт ссылка из деревни. Что там он - враг, что - здесь.
- Не враг он. Вижу, не втолковал тебе этого. С врагами у нас разговор короткий. А вот участия в строительстве нового коллективного хозяйствования на деревне твой отец принять не может. В данный исторический момент времени.
Я шёл домой, дорога уплывала из-под ног.
Моя правда и правда многих крестьян была признана правдой одного. Ну, что ж… Моя правда - это моя, мною выстраданная правда. Всякий живёт прежде всего для себя, потом - для своей семьи, для своих близких. И только потом - для общества. Для коллектива.
Где мне было понять, что "миры": маленький пановский и маленький же палехский с приходом революции были поставлены с ног на голову. И теперь всё наоборот: надо жить не для себя, а для гегемона, рабочего класса. И оказывается, что теперь нет никакой другой правды, кроме классовой. И ты уже сам не свой!
Я проходил встречными деревнями и видел только неясные контуры домов, будто были они сделаны из глины и теперь расплывались под дождём. Нет, не было дождя, это слёзы текли из моих глаз.
До чего же было обидно, что меня, как несмышлёныша, водили за нос все эти годы. Начал отец с его чтением газет за обеденным столом, разбором происходящих в стране событий. Папаша… Он оставался таким же ребёнком, как мы, его дети. Пожалуй, он был ещё большим младенцем, потому что не взрослел. Это был диагноз похуже моей "рамы".
А после отца и другие приложили руку к моему большевистскому образованию. Аркадий Ляпин, большевик… Григорий Спиридонович Гусев, учитель… Ещё один учитель - Иван Евлампиевич Слитков… И все они обманывали меня. А сами… Может, и сами они были обмануты?
Да существовал ли Аркадий-большевик, который с книжками подмышкой ушёл по призыву Ленина защищать Октябрьские завоевания? Он пожертвовал свою жизнь общему благу. Но ведь это тоже была правда одного, самостоятельно решившего в данной ситуации так распорядиться своей собственной жизнью. Всё мире начинается с правды одного, теперь меня им не переубедить.
ЧАСТЬ 8. ДЕВЯТЫЙ ВАЛ. 1929-1930 ГОДЫ
НАЗАД к ОГЛАВЛЕНИЮ
