А теперь хочу вам рассказать о моей первой "взрослой" любви - Настюшке Зориной. Именно на этот период времени, перед тем, как смыл нашу семью из Панова девятый вал, и пришлась моя большая любовь, как сейчас говорит: любовь всей жизни. До сих пор вспоминаю я с радостью наши первые встречи и с печалью наше расставание.

Я бегу по деревне, созываю всех на сход. У дома Ивана Николаевича Куклина окна - прямо у самой земли. На стук никто не отозвался. На скамейке у калитки за углом чья-то незнакомая чужая девчонка.

- Ты чья будешь? Почему никто не отвечает? - кричу я впопыхах.

- А что тебе надо? - говорит, немного смутившись, девчонка, У неё голубые глаза - как цветы "анютины глазки" - хороши.

- На сходку велено - вот что!

- Дядя Ваня ушёл навоз из хлева убирать. А Нюра с Петей овин насаживают снопами - лён молотить пора.

- А ты кто им? Как звать тебя?

- Настёнка Зорина звать, я в гости пришла к тёте из Казакова, - говорит девчонка. - Я сейчас сбегаю, скажу им… А что сказать-то?

- Припёрлась в такую даль из-за Раменья! - сплюнул я по-взрослому, с презрением к женскому полу и побежал.

Где мне было знать, что встречаюсь со своей судьбой? Что всего через каких-то пяток с небольшим лет...!

У дома Куклиных, 24-летняя старая дева Нюрка с какой-то незнакомой девушкой.

- Нюра, здравствуй!

- А, Серёжа. Ну, здравствуй, коль не шутишь. Ты в Палехе ещё не женился? - подсмеивается она и смотрит на девушку.

- А ты, Нюра, что - всё ещё не замужем? Не берут что ли? - ответно смеюсь и я. Я за словом в карман тоже не полезу.

- Тебя жду! - кричит находчивая дева. - Али нашел там?

- Тебе-то какая печаль? - стесняюсь я незнакомой девушки.

- Мне-то ничего, да вот есть одна... ждёт тебя!

- Ох, и язык у тебя, Нюрка! - хлещу я лошадь, подгоняю.

- Ждёт, ждёт! - кричит Нюрка и глядит на свою напарницу, та прыскает смехом и убегает в дом.

Чья такая? Морыгинская? Нет.

На другой раз мы пошли на гулянье не в Мясниково, а в Казаково, что за лесом Раменье. Там оказалась перестарок-девка, но весёлая, Нюрка Куклина.

- Серёжа, хочешь познакомлю с одной девушкой, - ластится ко мне Нюрка и, втянув носом воздух: - Ой, да ты и не выпивши! Хочешь…?

- Не хочу я водки, Нюра.

- Не про водку, дурачок! Про девушку... Познакомить? Она тебя давно... знает. Ну…?

- Ну, познакомь.

Девушка застенчиво протягивает мне кончики пальцев.

- Настя.

- Серёга.

- Да я знаю...

Начинаются воспоминания: где и когда мы встречались. Всю ночь напролёт стоим на крылечке Настенькиного дома.

За лесом "Отводом", что размером верста на версту, лежит деревня Казаково с помещичьей усадьбой, высокоберегим сухим прудом, белыми стенами чисто барского каменного с парадным подъездом и лестницей дома. А в деревне рядом, где-то посередине порядка Настин дом.

В "святки" ватагами ходили ряженые по окрестным деревням. Смех, пляски, песни. Мы всегда с Настенькой вместе.

Я ходил в Казаково провожать Настю. Конечно, был выпивши. Я теперь каждую субботу прикладываюсь к бутылке, с Ондрей, конечно. Возвращался на исходе ночи. Шёл проулком мимо крыльца дяди Лёши Квадратного. В раскрытом окне кухни подкарауливает меня кока Анна Куклина Горбатая.

- Серёнька, ты не от Насти? - спрашивает сова несыпучая.

- Ну, от Насти, - отвечаю с неохотой.

И всё бы им, бабам деревенским, знать: кто с кем гуляет. Состарилась кока Анна, пережила и коку Дуню Сибирскую, и своего искусителя и погубителя Григория Евграфовича. И теперь вот век доживает на птичьих правах в доме дяди Лёши: и детям нянька, и ломовая лошадь в хозяйстве.

- Люби её, Серёнька, она хорошая. Не бросай, - говорит кока Анна жалостливо.

- Вот ещё чего - не бросай! - непрошеная её жалость меня раздражает. - Чай она не собственность, бросать-то, не невеста.

- Она из нашей родни, а мы - привязчивые. Не бросай… Хорошая из вас выйдет пара: муж да жена.

- Жениться!? Да я до 25-ти годов не женюсь, не дождётся, - смеюсь я, разыгрывая старуху.

- Лучше её не найдёшь, - давит на меня кока Анна.

- Как знать? А вдруг найду? - смеюсь я и спешу пройти.

Кока Анна говорит что-то вдогонку о трудной жизни, в которой так легко потерять человека. Я смеюсь в ответ. Смеюсь над старухой, над её нескладною судьбой, и возникающий внутри меня стыд краской бросается в щёки. Хорошо, что в темноте никто этого не видит. Неужели я такой жестокий?

Умирают люди, мои сверстники уходят. Мир постепенно заполняется чужими и сам становится для нас чужим, непонятным. Да, я до старости остался сентиментальным человеком, можно и так сказать. Как мне хотелось узнать у двоюродной сестры моей, Шурки, где живет Настя, моя деревенская привязанность. Ведь мы с Настей едва не стали мужем и женой. Я жил тогда на Урале. Постоянная беда моя: не переписывался и поздно узнал, что Настя выходит замуж. Приехал, а она уже замужем. Шурка Басова сыграла тогда роль: вызвала Настю на свидание. Ничего из этого не получилось. Настя не вышла ко мне. Вернувшись на Урал, я почти тотчас же женился, не задумываясь, любят ли меня, люблю ли сам я.

Теперь Шурка умерла, и отныне никто и никогда, даже если Настя и жива, не укажет мне её и ей меня. Не знаю я её фамилии по последнему мужу. Не станешь же на фабрике спрашивать, не знаете ли вы, где живет вот такая-то Настя до замужества Зорина, что в 1932 году работала банкаброшницей, рабочей на фабрике? Ведь прошло ни много ни мало, а 51 год. Боже мой, полвека живём и ни разу не вспомнил, а вот накануне "конца" прочкнулось желание увидеть, посмотреть, поговорить.

Нет, наверно, не найду я тебя, деревенская частица моя - Настя. Низкий поклон тебе. Схожу завтра на обрывистый берег Тезы в Горсаду, дотронусь - если живы - до наших с тобой букв на березе у скамейки:

Н + С =...

ЧАСТЬ 8.   ДЕВЯТЫЙ ВАЛ.   1929-1930 ГОДЫ  

Стр.112 из:   106  107  108  109  110  111  112  113  114  115  116  117  118  119  120  121  122  123  124  125  126  127  128   Читать дальше 

НАЗАД к ОГЛАВЛЕНИЮ