 |
СЕРГЕЙ БАСОВ
|
ПАНОВСКИЙ ТРАКТ
|
-125-
|
1930 год, осень. Высылка пановцев в Магнитогорск
Октябрь Тридцатого года - месяц сплошного горя и рыданий.
Началась высылка "лишенцев" - так называли тех, кто был поражён в правах за принадлежность в прошлом к эксплуататорским классам. Это были главные враги советской власти. Под шарманку уполномоченный внёс в список подлежащих высылке и своих врагов, до поры до времени ходивших на свободе: Гришуху Шутина и Фёдора Сергеевича Пурусова. Потянулись обозами семьи раскулаченных на Север, на Урал и в Сибирь. Всего из Панова выслали пять семей.
У Гришухи пятеро детей: светлые головёнки торчат из телеги, как грибочки. Паня Ляся, брат Гришухи, наконец-то протрезвился, понял, что своими наговорами сгубил брата и его семью, бежал за обозом и кричал:
- Гришуха-а-а! Бра-а-ат! Как я теперь-то без тебя? Это не я вносил тебя в списки "вредных" для крестьянской жизни. Это всё Сёмка Курок с уполномоченным Лопатиным! Прости меня-а-а! Уж не увидимся больше-е-е! Руки на себя наложу-у-у!
Ивана Герасимовича Полушина милиционеры усадили в телегу одного. Трёхгодовалую дочурку Вани Гарани приговорили сдать в Шуйский детдом. Иван рвался, его связали верёвками.
Ещё высылали Ивана Шутина с семьёй и всех Урановых.
В списке подлежащих высылке был не только Фёдор Сергеевич Пурусов и его жена Анна Васильевна, но и его сын, а наш зять, Иван Фёдорович Пурусов, с Лидой и малыми детишками. Держались они мужественно: Лида не плакала, только брови свела, да так и осталась в моей памяти.
Перед отъездом сфотографировались.
- Лида, Лидия Ивановна, - виноватился Калашников. - Ну, не вышлем тебя… Ты не купчиха и не была ею. Откажись от мужа, купца, и живи себе в деревне.
- Я?! Отказаться от мужа?! А детей куда приговорите? В детдом, да? Нет уж, Михаил Евсеевич, я с мужем поеду.
Зять Иван успокаивал маму, говоря, что везде люди живут, и они проживут, благо руки у него на месте и здоровье пока есть. Помню, как собирались они, увязывая в узлы необходимые вещи, как кутали девчонок, Духарку и Ниночку.
Иван Фёдорович проявил недюжинное мужество и выдержку.
- Поехали, что ли, - сказал он Лиде. - Не на дно морское ссылают. На людях жили, на людях и будем жить. Руки есть, проживём.
Я проводил их до Бокарей... Что-то говорил, предлагал им побег, обещал разыскать…
Им предстоял долгий путь через всю страну, в Магнитогорск.
Нашу семью и семью дяди Лёши почему-то не тронули. Тогда я не понимал, а теперь знаю. Высылали прежде всего мужиков-кормильцев. Ну, а семью - в придачу. А наш кормилец давно в Котласе лес заготавливал да железную дорогу строил, и дядя Лёша уже трубил на Соловках. Нас извели другим способом - через налоги.
На пяти подводах пять семей было враз выслано из деревни в Магнитогорск. Двери в домах высланных открыты настежь: заходите, комбедовцы, берите всё, что пригодится. Стало в деревне как-то непривычно тихо. Лаяла только собака, забытая мясником Урановым на цепи.
Я сходил к дому Урановых, отвязал собаку. Она бросилась вслед за уехавшим хозяином. Сёмка Курок, хвативший самогона, выстрелил собаке вслед, не попал.
- Нехорошо, нехорошо, Семён Семёнович, - осудил комбедовца Ефим Фёдорович Полушин. - Или и собаку причислили к врагам?
- Знай, иди своей дорогой. И до тебя доберёмся, жди.
- Жду, Семён Семёнович. Только по какой же статье закона будете меня изничтожать? Хожу в маломощных середняках, в купцах не был, воевал в Гражданскую за советскую власть.
- А найдём, за что. Мы вас, подкулачников, до самого нутра прощупаем.
1930 год, осень. Задавили налогами
И вот в один далеко не прекрасный день томительное ожидание закончилось. В наших районных верхах что-то произошло. Наконец-то Кондрашов показал свою власть. Мало того, что нам принесли повестку: уплатить прошлогодний налог, снятый, было, с нас "по ошибке". С нас требовался новый налог и за этот совсем неурожайный год. Да ещё в неслыханных по тяжести, уничтожительных размерах. Рожь, овёс, льняное семя, пшеница - в неслыханных количествах. В самые высокоурожайные годы при отце мы никогда столько с земли не снимали, а тут вынь да положь. Откуда взять-то?
Уж про остальные "твёрдые" налоги я и не упоминаю. Куры - есть-нет - яйца сдай. Овцы - есть-нет - не имеет значения, всё равно шерсть сдай. Сдай мясо. Корова - есть-нет - сдай молоко, масло, сметану. Не имеешь ничего - всё равно принесут тебе "твёрдое" обложение.
В приписке внизу повестки сказано, что если в десятидневный срок мы этот налог не внесём, будем платить в десятикратном размере, как штраф.
Мама кинулась в сельсовет.
- Михаил Евсеевич, да что же это такое? Да где мы столько возьмем? Изничтожить нас хотите, а Бог-от!
- Да, уничтожить как класс на основе сплошной коллективизации, - заявил сидевший рядом с Калашниковым Никола Лопатин. - И оставь, тётка Марья, своего бога в покое.
- Дак вы уж убивайте нас, что ли, чем так-то насмехаться! Дожили, называется, власть всенародно объявляет, что нас будут изничтожать. Такого не слыхано было на русской земле. Михаил Евсеевич, да что же ты молчишь, скажи, рази ж это по закону? Детей пустить по миру, стариков заживо хоронить?
Мишка Калашников только кивнул в сторону пылавшего ненавистью Лопатина.
- Вот, как уполномоченный, а я не против.
- Опять завилял хвостом! - вскричал Лопатин. - Всё хочешь в чистеньких ходить? А на меня, значит, можно всех собак вешать, так?
Он теперь был снова облачён всей полнотой власти. И нисколечко не сомневался, что совершает партийное дело, "уничтожая кулака как класс". Коснись бы это его родных или того брата Ильку - он бы и их изничтожил "по приказу партии". И он очень сожалел, что не может расправиться с Илькой, выросшим под кулацким крылышком Ивана Басова.
Мишка Калашников помнил за собой урядницкое дедово соцпроисхождение, коим не раз Никола Лопатин попрекал его и за которое Мишкиного отца Евсея Калашникова могли тоже наметить к "изничтожению как класс", и потому старался заслужить в глазах районного начальства славу "истинного и несгибаемого большевика".
- Хлеба у вас много, вы его спрятали от властей, - хмурясь и вытягивая небритый кадык, сказал Калашников, наливая маленькие карие глазки злобой. - И нечего тут из себя разыгрывать казанских сирот. Нам доподлинно известно, что вы по всей округе схроны имеете. Да, конечно, придёшь к вам, у вас в доме шаром покати. Только Вы, Ефимовна, напрасно так-то с властями в жмурки играетесь. Нам не до потех. На район наложена разнарядка. Район разложил на сельсоветы, а мы - на богатеев. Скажете, вы не богатеи? А дом один ваш чего стоит - самый большой во всей округе?
Калашников, чем больше злился, тем более убеждался в своей правоте.
Мама больше ни слова не сказала, вышла в слезах.
ЧАСТЬ 8. ДЕВЯТЫЙ ВАЛ. 1929-1930 ГОДЫ
НАЗАД к ОГЛАВЛЕНИЮ
