|
СЕРГЕЙ БАСОВ
|
ПАНОВСКИЙ ТРАКТ
|
-124-
|
1930 год, осень. Я хочу верить в Бога
В краткий период затишья, пока нас не трогали с налогами, я много думал о том, что нас ждёт, и опять уходил с головой в свой придуманный сказочный мир.
Наверное, ты была права, мама, когда в Палехе вымаливала разрешение мне доучиться, стоя на коленях перед Васильевым, и даже поцеловала ему руку. А я тогда ещё обиделся на тебя, на твои слова: "Он - божий человек, eму на голову рама падала". Правильно ты оценила меня, а вот Слитков Иван Евлампиевич ошибся. Узнай он сейчас про моё правило "ЧТО НИ ХУЖЕ, ТО ЛУЧШЕ", и он бы тоже счёл меня ненормальным. Ведь я так и не зашёл в Юже к деду Осипу, возможно, он дал бы нам денег. Нет, я хотел испытать, что это такое, ХУЖЕ, помериться с ним силой. Я был трусом, по моим представлениям, но почему-то всегда искал опасности, прямо-таки вызывал её. Всё время мне надо было с кем-то схлестнуться. Разве это нормально? Я не в сказке живу, но время от времени разговариваю со сказочными героями, ставлю себя на их место. Им-то везёт, за ними всегда стоит БОГ. Я часто думаю о Боге, о христианской религии. Почему же я стал безбожником ещё в детстве? Меня, помнится, так влекло к "Житиям святых". Что мне помешало? А ведь из меня, наверное, вышел бы неплохой священнослужитель. Мама, я так жалею, что не верю в Бога. Мне так хочется во что-то верить неколебимо и неотступно. Говорят, что на тонущем корабле нет атеистов. Я находился сейчас даже не на корабле, а на сломанной мачте, как те люди на картине "Девятый вал". Над нами нависла многотонная масса воды. Вот-вот обрушится она, смоет всех нас в пучину, и не останется больше в Панове Басовых.
1930 год, осень. Организация колхоза в Панове
Военные действия против своих "классовых врагов", а ими были почти все в деревне, уполномоченный Николай Лопатин открыл, как только закончилась жатва, и зерно легло в сусеки амбаров. На этот раз он действовал политическими средствами, без "товарища маузера". В колхозе на тот момент было три человека: Сёмка Курок, Паня Ляся Шутин и Иван Николаевич Куклин.
Собрали сход. Речь уполномоченного была такой:
- Кто ещё надумал вступить в колхоз? Без стеснения говорите. Времени на обдумывание было больше чем достаточно. Рабочий класс по городам претерпевает нужду в сельхозпродуктах, можно сказать: форменным образом голодает. Смычка города с деревней, ударь по ней классовый враг, рассыплется. Деревня уперлась: желает жить единоличными хозяйствами - не сдвинешь. А ведь это неправильно: сколько земли уходит под межи! Объедини деревня все наделы в один, запаши межи, запусти трактора - и прибавится урожай. Возрадуется колхозное крестьянство и рабочий класс, и пойдут они одним путём в светлое будущее, приближая зарю мировой революции.
Поглядеть на зарю мировой революции к трём комбедовцам: безземельному Сёмке Курку, лодырю Царя Небесного, Ивану Миколаевичу Куклину и безлошадному хлюпику и пьянчужке Пане Лясе, захотел присоединиться только Аркаша Ляпин Орики-Веторики, один, без матери и брата. Остальные молчали.
- Ах, так?! Вы против советской власти?! Против партии большевиков?! - Николай Лопатин исходил яростью и жаждой наказать хоть кого-нибудь. - Против того, чтобы накормить рабочий класс в городе?!
Он был убеждённый экспроприатор. Он и в партии-то прижился, полюбив власть за то, что она давала ему право брать, отнимая у других, всё, что понравится. Худшая крестьянская черта - жадность - торжествовала в нём. Разбогатеть - была его затаённая мечта. Если бы не революция, то из него вылупился бы превосходный мироед. Он не мог спокойно смотреть на чужой достаток. Всем, кто отказался вступить в колхоз, уполномоченный выписал повестки о "дополнительных" налогах.
Главное богатство деревни - хлеб. Конец уборки урожая - праздник для хлебопашца. Этот хлебушек мужик растил почти полгода, поглядывая на небо и соображая, будет-нет урожай. Отними хлеб - и мужик станет беден, будет готов пойти на любые отхожие промыслы, чтобы заработать. А вот это при новой власти было запрещено. Это вам, индивидуалистам, не при царе-батюшке: куда захотел, туда и пошёл, не спросясь ни у кого. Разболтались при своём Николашке Втором. Ну, так мы вас научим, как болеть-переживать не за одного себя, а за весь народ! "Мы, большевики, завоевали Россию, - сказал где-то Ленин, - и никому её не отдадим". Так-то, мужички-серячки, лапоточки придётся надеть. А в колхоз вы пойдёте как миленькие! Некуда будет вам, контрикам, деться-то!
1930 год, осень. Томительное ожидание грядущего
Год был неурожайный: зима морозная, лето засушливое. Озимые вымерзли, и пришлось поле перепахать и засеять яровыми. А яровые сожрала небывалая жара. Весной, как выпал один раз дождик, так и до августа. Зато в сентябре хлынули никому не нужные теперь дожди.
Налогов не ожидалось ввиду общего недорода.
Уполномоченный и сельсоветчики, председатель Калашников и секретарь Вася Мамаев, нас, вроде, и не замечали, как будто нас не было. Неужели восторжествовала в районе, в НКВД, правда, и нас, старых да малых, решено было больше не тревожить никакими налогами? Будто бывший прокурор Кондрашов, нэпман несчастный, посадивший нашего отца ни за что, ни про что, одумался и пощадил нас? Звучало наивно, но верить в это очень хотелось.
Мы были беззащитны. Старшие братья, москвичи, похоже, отмалчивались не потому, что не хотели подать о себе весточку, они БОЯЛИСЬ! Затаились. Кругом шла настоящая облава на "кулаков". Гремело имя Павлика Морозова, отказавшегося от отца-кулака, и за это кулаками же и убитого. Был показан выход для кулачат: хотите участвовать в жизни страны, хотите учиться, работать - доносите на отцов-кулаков, отказывайтесь от них.
Мы, остатки семьи Ивана Басова - уже не Иванова рать, а так - расформированный взвод, замерли в ожидании. Ванюшка пошёл в 7-й класс Палехской ШКМ, Колянка - в 5-й. Дома оставался Василко. Маруська, похожая на чёрную розу, увядала прямо на глазах. Бабка Алёна так ослабела, что не могла сама слезть с печи. Снимаю её и слышу: "Умереть здесь хочу, и лежать на кладбище в Варееве возле своих родных". И этому-то последнему её желанию сбыться не пришлось. Покоится она на Петропавловском кладбище в Шуе.
Мама, великая молчальница, у неё и дел-то по двору почти никаких не осталось, а она - всё в тихих хлопотах возле коровы Пестрянки да на коленях в молитвах перед Богом.
ЧАСТЬ 8. ДЕВЯТЫЙ ВАЛ. 1929-1930 ГОДЫ
НАЗАД к ОГЛАВЛЕНИЮ