 |
СЕРГЕЙ БАСОВ
|
ПАНОВСКИЙ ТРАКТ
|
-119-
|
1930 год, лето. Сенокос. Жребий
Жребий - это коротенькая палочка в полвершка длиной с написанным на ней номером: от 1 до 31 - по количеству домов или семей.
Какие бы вопросы и споры не возникали при дележе трав, земли, леса, всегда делили по количеству едоков в семье. Это было справедливо. Куда бы кто не уехал - если не вышел из общины - твоё право на надел сохраняется. Жеребьёвка исключала и обман. Кому-то доставался лучший участок, кому-то худший. Достался тебе жребий, иди и принимай без ропота - винить некого, такое твоё счастье.
Все жребии сложены в чью-то шапку. Таскает их какой-нибудь парнишка. Шапку держит мужик. Парнишка засунул руку в шапку. Мужик кричит: "Кому жребий?". Второй мужик из толпы отвечает, называя чью-то фамилию.
Начинают метать жребий, вытаскивать из чьей-то шапки бумажки с "номерами".
- Кому? - Ивану Гарасимовичу! - Первый номер!
- Гарасимыч, принимай! - смеются мужики.
Первый номер - это первая полоса от гати, всегда в траве и камни и железки. Не косьба, сплошное мученье - то и дело зазубривается коса и приходится выкидывать "подарочки".
- Следующий номер... Кому? - тоненько выкрикивает Ванюшка, его заставили вытаскивать бумажки-номера из шапки Петьки Куклина.
- Серёге Басову! - отзывается второй подросток, Мишка Уранов, сынишка мясника.
- Пятый! - возвещает Ванюшка.
Пятый номер - это куда ни шло: и трава не примята, только глубоко к Елошкам заходить - болото топкое, так и прогибается. Осока, конечно, - не трава, корова может губы порезать, а Мальчик, тот даже и не притронется к пахнущей болотиной траве.
Каждый, чей номер выпал, запоминают, кто за кем. Кончили метать жребий, начинается отмер полос.
Дядя Илья всегда отмерял "саженью" полосы, а сегодня взялся Гриша Шутин. Мужики следом идут за меряльщиком. Хозяин, чью полосу отмеряли, вбивает палку в землю и выбивает свое "тавро".
- Иван Гарасимыч, первый номер, получай! - выкрикивает Гриша Шутин. - На двух едоков - две сажени!
- Добавь одну, не видишь тут сплошь неудобина: камни да железо - Ваня Гараня.
- Как, мужики, добавим, а? - спрашивает Гриша у мужиков. - Добавляем две сажени!
Идущий рядом худенький задира с грязной тряпкой на голове, Павел Шутин, подколол:
- Третью сажень дадим, когда жену приведешь!
- Ну ты, хлюпик, без сопливых! - огрызнется Ваня Гараня.
Гриша удерживает задиру-брата:
- Ты - в каждой дырке пробка!
Гриша с треугольной саженью и мужики идут дальше.
- Второй номер… Чей?
- Бабки Олёны Лопатихи! - подсказывает Ванюшка.
- А подальше нельзя, касатик? - просит бабка Олёна. - Подальше от Гарани мне-ка.
- Чё ты его испугалась? Чай, не съест он тебя! - встревает Паня Ляся. - Принимай-знай, не задерживай для своей чертовой скотинки!
- Одна сажень! - говорит Гриша и отмеряет. - Вбивай кол!
- Соколик, Гришенька, а я когда-то твоей матери, Матрёне, в родах помогала! Добавь мне... У меня едоков-то пятеро. Манька, Динка, Белянка, Сонька и Танька. Они травушку едят, не я.
- Бабка Олёна, как ты не поймёшь? Кажинный год про эфто слышим. На е-до-ков! Значица, то бишь, - на людей отмеряется земля, луга, леса и всякие угодья, - втолковывает Гриша и, кинув мужикам обязательный запрос, отмеряет бабке Олёне еще две сажени.
Сажень ведет мужиков дальше.
- Серёнька, ты мне не скосишь, а? Полтинник серебряный дам, - говорит бабка Олёна.
Ванька Настасьин тут как тут, перебивает.
- За серебряный рупь - скошу и из воды вынесу!
- Ты плохо прокашиваешь, нет уж, пускай Серёнька.
- Скосим, братухи? - обращаюсь я к Ванюшке и Колянке.
Василко опережает старших с ответом:
- Я скошу, бабка Олёна, - и за так, без денег.
- Скосим, бабка Олёна, - говорю я. - Вот только со своим управимся, придём после обеда - и твоё сострижём.
- Ха, он управится! - смеётся Ванька. - На одиннадцать едоков у него! До морковкиного заговенья не управится.
- Тебя помогать не попросим! - кричит маленький Васька.
Идём за саженью и мы.
- Третий номер! - кричит Гриша. - Да пошевеливайтесь же, мать вашу! Так мы и до солнца полосы одной не скосим. Чей третий?
- Мой, брат, - говорит Павел Шутин.
Гриша свирепеет.
- Шаляй-валяй крутишь? Хиханьки-хаханьки, да? Принимай! Семь сажен. На мою помощь не рассчитывай! Свою толстозадую крольчиху тащи!
- Совсем обкуркулился! - проявляет неудовольствие Паня.
- Что ты сказал? - услыхал Гриша. - А ну, Гниляк, повтори, чё ты мне сказал? И меня - в кулаки? Ах ты, гнида. Всех бы вы с Сёмкой Курком да с Миколой Бесшабашным со света сжили!
Мужикам не до выслушивания братских ссор, торопят.
- Григорь Лексеич, дело не забывай, общество ждет.
- Кто четвертый? - сипит со зла Гриша.
- Дядя Илья - четвёртый! - подсказывает тот же наш Ванюшка.
- Чё затаился? Принимай, шабер, три сажени.
- Давай, Ваня, три сажени, в бога, креста мать!
Отмерили нам самую широкую полосу - аж одиннадцать саженей. Вбил тычинки, выбил затыльником косы тавро "бубну".
- Я по меже сделаю брод, Ваня. Стой здесь, гляди! Крикнешь, если я неправильно буду идти. Остальным приготовиться: раздеться до рубахи, будет жарко и так.
Брод по росной, седой траве вышел приметным, тёмно-зелёным.
- Что, привёл всю свою гвардию, в синклит мать? - кричит мне Илюха.
- Привёл, шабер, в креста, в бога! - озорничаю я в ответ.
Шестым номером, рядом с нами, - дядя Алёша Квадратный.
- Ты это, племянник, вижу, научился на собак лаять, - кричит мне дядя Лёша.
- А ты возьми да поучи хорошему, - отрезал я родному дяде.
Первую полосу, мы хотя и с опозданием, но скосили полностью. Ванюшка ходил принимать вторую полосу и ждал нас на ней. Вторую полосу мы, как говорится, и половины не скосили, как Ваня Гараня, горластый, зычно крикнул на весь луг: "Выходить на приёмку!"
Моя "гвардия" стояла крепко: не хныкала. Но было видно, что второй луг, Левый заливной, что начинается от пруда дома Урановых нам костьми пасть, но не осилить ни за что. Одну из полос помог скосить зять Иван Федорович, вторую - дядя Лёша. На третьей мы завязли. Хорошо, что мужики решили устроить длинный перекур, разлеглись на траве.
- Серёг, вечерком маханём в Курлы-Мурлы? - пристроился нам помогать косить Ондря Полушин. - А оттуда рукой подать до Казакова. Замётано?
Я знаю, что у Ондри матаня из Назарьева. Назарьево справляет престольный или "годовой" праздник в честь святых Козьмы и Дамиана осенью, во время отлёта журавлей, курлыкающих в небе, отсюда и нарицательное имя деревне "Курлы-Мурлы".
- А сено? Ещё два луга косить. Потом надо ворошить, сушить. Моим женщинам одним не управиться - не пойду, - говорю я.
- А в картишки сообразим? У Мишки малопановского в срубе. Замётано? Четыре сбоку - ваших нет.
- На шармачка? Нет. Старый долг сперва заплати.
- Сколько я тебе должен?
- Уже и не помнишь? Хорош гусь! Просил "на денёк", а прошло две недели.
- Подумаешь, должок - рупь двадцать копеек! Отдам. Выиграю у тебя и отдам! - хохочет Ондря.
Мужики в нетерпении посматривают на нас, заканчивающих косьбу.
- Агрономия, догоняй! - кричит дядя Илья.
Ваньша с Колянкой пошли принимать полосы на Втором заливном лугу, а мы с Васяткой и Ондрей остались. Васятка заснул, пришлось нести на руках до дома. Он проснулся перед домом и никак не хотел от меня отставать.
Второй заливной луг поменьше первого, и посуше. Но и травка пожиже. Коса с вжиканьем ссекает траву.
- Василко, гнездо шмелиное - мёд! - скликаю я свою ораву. Под косу угодило в кочке шмелиное гнездо - мёд в сотах. Достаю соты, мёд жиденький, не такой сладкий, как у пчёл, есть соты с шмелятами. Моя команда довольна, и я доволен ею: работники.
Вот тебе и сено-трава, Пестрянка. Как уж смогли. Что досталось, то и ешь. Может, не порежешь губы той осокой с кочек, мама горячей водой ошпарит. Вся надежда у нас на твоё молоко. Овсяная мука кончилась. А с одного кваса сыт не станешь.
Не пришлось Пестрянке наестся вдоволь. Уполномоченный Лопатин заставил Калашникова через сельсовет отнять у нас сено за четырёх едоков, которые отсутствовали. Отец, трое братьев: Александр, Михаил и Аркадий. На них, вопреки законам Общества, по новым правилам ничего не полагалось.
ЧАСТЬ 8. ДЕВЯТЫЙ ВАЛ. 1929-1930 ГОДЫ
НАЗАД к ОГЛАВЛЕНИЮ
