Вспоминаю его забавным ласковым ребёнком в красных с прорехой штанах. Все его любили, забавлялись с ним. У деревенских парнишек известно, какие забавы. Уведут в поле и разбегутся, спрячутся в высокой траве. Стоит, стоит малец в красных штанишках, чёрненький с припухшими глазками и тихонько начинает подзывать: "Селёза! Селёза, где ты? Я б-боюсь!" Не выдержу, выскочу, схвачу его и, по примеру отца, начну целовать чумазые пухлые щёчки, сопливый нос. "Да здесь мы, здесь, не бойся. Мы ведь понарошку…" Любил он есть уголь из печки. Спрячется за печку и жуёт. Был до ужаса упрям и настойчив.

… Чайная. Светлая комната, с двух сторон - окна. Стол в переднем левом углу. Высокие, обшитые досками, завалинки. Перегородка, отсекающая одно из окон по фасаду в месте голбца. Солнце припекает через окно. Пол в Чайной крашен масленой краской в салатный цвет. Тепло идёт от солнца и пола. Я сижу за столом, Василко, маленький, ползает по полу. Из прорехи красненьких штанов вывалились яички. Серый котёнок лапой играется Васькиными яичками. Васька не чувствует, вернее, не обращает на это никого внимания. Во всяком случае, он не вступает в борьбу с котёнком, весь поглощенный чем-то.

- Ха-ха! - cмеёмся мы с Вашкой и Колькой, указывая на котёнка и Ваську. - Котёнок-то яйца у тебя оторвёт.

В ответ - молчание. Заинтересованные молчанием, мы проверяем, чем же он занят, и видим, что у него рот забит углем, потому и молчит.

Мы начинаем разжимать ему рот и пальцами выковыривать угли. Ему больно, он разражается рёвом.

- Мама, Васька уголь ест! - кричим мы матери на кухню.

Она приходит и осторожненько выбирает изо рта Васьки черные кусочки угля вместе со слюной. Отпускает его обратно на пол. Он подползает к печке, открывает её и залезает в печь за углями.

Это пристрастие к жеванию углей - предмет наших постоянных стычек с маленьким Василком.

Теперь, когда его давно нет и больше никогда не будет, я смотрю на Васюткино пристрастие по-иному. Похоже, мы, деревенские дикари, не могли понять, что в организме Поскрёбыша не хватало каких-то веществ, которые он находил в угле.

Васька, боясь, что у него отберут угли, стал прятаться.

Рос он невозмутимо спокойным. Никогда не плакал по пустякам. Впрочем, его никто и не обижал. На его защите стояли мы, братья. Часто между собой дрались Вашка и Колька, их приходилось разнимать, оттаскивать особенно агрессивного Вашку. Но чтобы они обидели Василка, того не было. Во всяком разе, я того не припоминаю.

Ваське было шесть лет, когда я покинул деревню. Я могу судить о нём только по отдельным фотографиям. В 35 году мы с ним сфотографировались в посёлке Яскино, куда перебрались остатки семьи. Васька - мне по плечо, невысок - в отца.

Серая рубашка заправлена в штаны, подпоясан ремнём. Пряжка ремня набок. Стоит, руки опущены и прижаты к бёдрам. Через плечо - ремень коробки фотоаппарата, подвешенной мной. Головастый парнишка, коротко остриженные волосы, хитринка в прижмуренных глазах, на губах - довольная улыбка. Вид уличного сорванца.

- Как учишься? - спросил я.

- Перешёл в пятый. А что?

- Кем хочешь быть?

- Полковником. Или путешественником.

Мне он особенно был мил и дорог своей прямотой и честностью. Два института смог закончить мужик - дважды инженер. Беспартийный, а работал начальником патентного отдела при НИИ машиностроения текстильной промышленности.

Василко, самый младший у нас, первым сошёл в могилу. Пятидесяти лет отбыл в Небытие для прохождения "вечной" службы. Какая несправедливость! Не устану повторять, не смирюсь. Умер самый младший из нас, которому бы жить да жить.

Перед смертью много пил, имел любовницу, не раз уходил от жены. Вернулся, чтобы лечь в больницу. Заподозрили рак печени, предложили операцию. Колебался. Сделали. Несколько дней пожил, и в больнице же скончался.

1973 год, август. Звонок в дверь.

- Вам телеграмма, - говорит доставщица телеграмм.

- Без очков я не вижу, где расписаться? - спрашиваю я.

- Вот тут. Хорошо. А телеграмма-то плохая.

- То есть?

- У Вас кто-то умер.

- У нас есть кому отправляться в мир иной, - говорю я и рву склейку на телеграмме, подумав о парализованной в Магнитогорске Лиде, моей сестре и крёстной - 68 лет; о старшем брате Александре - 69 лет; о моём брате и крёстном Михаиле - 66 лет. Писем ни от кого давненько нет. Было от Лиды, просила лекарств, трав, парить руку и ногу. Думаю, наверно она отмучилась, бедная.

Прочёл телеграмму и ужаснулся: "УМЕР ВАСЯ ПОХОРОНЫ СЕДЬМОГО АВГУСТА - ИВАН".

- Вася! Васютка…! Василко…! Да что там у тебя, дорогой, приключилось за эти шесть лет, что ты перестал мне писать?

Вон кого выследила Костлявая, самого младшего. "Сколько же Ваське сейчас?" - думал я. Я - серединка в братской шеренге, трое старше меня - Саша, Миша, Аркаша; трое моложе - Иван, Коля, Василко. Десять лет в одну сторону, десять - в другую. Мысленно выстраивалась девятизвенная шеренга братьев и сестёр: Саша - 69, Лида - 68, Миша - 66, Аркаша - 63, Маруся - 61, Сергей - 59, Иван - 57, Николаша - 55. И замыкающим был Василко - 50 лет.

Кто-то незримый подал команду "равняйсь!", затем "смирно!", и раздался выстрел. Не умеешь стрелять, Костлявая, целилась в среднего, в Серёжку безрукого, недобитого на войне, а попала в край, в самого молодого.

Васька, Васька, да как же ты допустил такой промах - поддался докторам? Ты что, забыл, что "доктора - помощники смерти"? Ты понимаешь, браток, странно звучит оправдание врачей: подозрение на рак. ПОДОЗРЕНИЕ, а не сам рак. Поздно-де пришли результаты анализов тканей, посланных на проверку в онкологический институт. Несколько дней ты отказывался от операции, а потом они сломали тебя, и ты поверил, что, сделав операцию, будешь жить… Не ушёл от Костлявой… А она за нами, за всеми пятью воевавшими братьями охотилась на фронте. Тогда у неё не вышло, а сейчас она начинает бить нас по очереди. В тебя попала в первого.

ЧАСТЬ 9.   ИВАНОВА РАТЬ   

Стр.140 из:   129  130  131  132  133  134  135  136  137  138  139  140  141  142  143  144  145   КОНЕЦ 

НАЗАД к ОГЛАВЛЕНИЮ