Братуха ты мой дорогой, Васятка. Как же это - вот так взять и уйти, не попрощавшись. Чертовски обидно! Я всё собирался к тебе приехать. Поговорили бы при встрече, отбросили бы к чертям свинячим все наши внутрибратские пря. Из-за чего же мы с тобой тогда поссорились? Не помню. Ах, да!

Помнится, мы сидели у меня в Гатчине выпивши и вспоминали 1946 год, твою работу начальником АХО на Минском автомобильном заводе. И коснулись войны. А не надо было про неё говорить. Вы, братики, пожалуй, правильно закупорили войну и всё, с ней связанное, внутри себя. А из меня война эта так и пёрла изо всех сил. Не скроешь результатов той войны: я безрукий человек, протез - не живая рука, как бы он ни был хорош. Да и чего это мне от военной темы прятаться? Прошел я её честно, смею сказать. Всё время: если не передовая, то госпиталь, если не госпиталь, то передовая - и "Вперёд за Родину, за Сталина!"

Вспомнил я, Вася, дорогой мой, из-за чего у нас вышло. Давно болел я этой мыслью: узнать, как воевали братья. Про тебя нашёл у отца записку. И узнал, как ты был ранен. Ведь ты, брат, был "самострелом". Поэтому у тебя на руках не было истории ранения, истории болезни. Отец тебя выцарапал из-под трибунала. Врачей умолил на коленях вместе с матерью. А то ведь тебе была бы "стенка". А я этих самострелов на фронте сам расстреливал. Как я мог смолчать и простить это хоть и брату? Брякнул тебе, да и записку эту показал, ты и зашёлся сердцем, слезами. Потому говорю, что пишу "не для печати", а то бы смолчал. Потом я на твоих же глазах сжёг эту бумажку, и пообещал ничего не говорить. Ты не признавался и обвинил во всём "перестаравшегося" отца. И мы расстались. Чтоб больше не переписываться и не встречаться. Как бы я хотел, чтобы ты был чист и невиновен. За давностью времени - снова жалеючи тебя - подумываю, а было ли это всё?

И вот Васины похороны. Москву я тогда буквально проскочил. Был у Тани, сказала, что братья, все трое (Александр, Михаил, Николай) уехали в Иваново на похороны Василия. Туда же приедет Мария с мужем из Харькова и Аркадий из Запорожья.

В Иванове у вокзала вечные поиски такси. С Марьей, женой Ивана, идём на Войкова, 27. Дорогу к квартире мертвеца спрашивать не надо. Её указывает еловый лапник и шеренга соболезнующих соседей.

- Как всё случилось? - спросил я у Ванюшкиной Марии по дороге на Войкова, 27. - Несчастный случай? Болел?

- Умер после операции: рак печени. Вася долго не соглашался на операцию. А скончался 3 августа в десятом часу вечера через несколько дней после операции.

Да, Василка больше нет. Не стало Поскрёбыша, отцова любимца, хорошего товарища, прекрасного конструктора и патентоведа и… кажется, плохого отца и семьянина. В конце декабря готовился отпраздновать своё пятидесятилетие. Немного не дотянул - какая нелепость!

У Васи - большая трёхкомнатная квартира, забитая коврами, мебелью, стоит чёрное пианино; на всём - печать достатка и даже вкуса. Присутствовали: старшая дочь, замужняя Эмма, маленького роста, калмыковатая, с большущими чёрными, пышущими ненавистью глазами; внук Вадимка, сын Эммы. Не было "заболевшего" зятя Чеснокова и Наташи, младшей дочери.

- Ба! Серёжа! - возглас белоголового Александра. Тут же и Михаил, и Иван. Лобызание по-пановски: губы в губы.

Траурно одетая вдова Надя: "Сколько лет не виделись!"

Братья… Старенький Миша, очень худой. Пух белых редких волос за 7 лет со дня встречи на похоронах мамы поредел ещё больше. Голый череп на темени.

Старенький бодрячок и симпатяга Александр, пронёсший через океан жизни рябцевский аристократизм с барановской порядочностью и аполитичностью, как знамя, внутренне собран и отрешён. Белый пух на голове, не в пример младшему Михаилу, хоть и редок, но без откровенной лысины.

Иван, почти мой сверстник по Панову, по Весне жизни - старый, сутулый и лысый 56-летний, лицом - черемис. Большая, сдавленная с боков продолговатая голова без волос, с узким и высоким лбом, плоская сверху. Точь-в-точь - фронтовое дерево со срезанной снарядными ножницами верхушкой.

- Я всем разослал телеграммы, - оправдывается Иван. - А Николаю…

- С Николаем мы разговаривали по телефону, - сказал усталым голосом Михаил, что-то упреждая в Ивановой недоговорённости. - Он знает. Приглашали поехать вместе с нами. Он ответил, что не может. Срочные дела.

- Что!!! - моментально вспыхивает Иван, ноздри длинного "нерусского" носа задышали. Цыганские, чёрные, выпуклые в большом разрезе, жаркие глаза осатанели. - Что?! Колька не приедет?!

- Вот Саша с ним разговаривал, - сказал Михаил, отсылая возмущение Ивана по другому адресу.

- Он, по-видимому, не приедет, - сказал Александр.

Эмма и Надя не отходили от телефона. Ждали междугородного разговора с Марией (из Харькова) и Аркадием (из Запорожья). Вместе с Аркадием должна была приехать Наташа, младшая Васина дочь.

Телефонная связь была односторонней: сюда позвонить было можно, а отсюда - нет. Эмма дерзила телефонистке.

- Надо бы Наде собрать хоть по десятке, - сказал Миша. - На разные угощения. Хотя похороны на себя взяла администрация СКБ, Надя отдала им больше ста рублей.

- Ну, конечно, надо. На разные расходы. Вот поминки: надо собрать стол для соседей и старушек, - заговорила всё время молчавшая Мишина жена Татьяна Алексеевна, полная и больная, но, тем не менее, решившаяся приехать. - Много ли она получает, педагог?

- Пожалуйста, - выложил четвертной Александр.

Иван с Михаилом тоже дали по 25 рублей.

- Извините, не взял с собой денег, не думал, что понадобятся, - сказал я и выложил красненькую десятку. Мне было неудобно перед братьями. Не мог я сказать, что "сижу на мели". Нет у меня больше никаких денег вообще. И эта десятка предназначалась для покупки билета. Я вижу, братья меня осуждают. Ну, что ж, они меня всегда осуждали за независимость мнения и поведения.

Живущему не дано узнать, какую память оставит он после себя на Земле. И сколь она живуча будет, эта память, - тоже. Живём, измеряем своё "Я" категориями вечности. И не знаем, никогда не узнаем, что каждый из нас - пылинка космическая. Дунет обыкновенный ветерок - и сдует пылинку.

Мы с Иваном ездили покупать венки и ленты.

- Про Василия хочу поговорить, всё равно кто-нибудь расскажет, - заговорил первым Иван. - Про причины смерти. Тут и я косвенно причинен. У Василия тут была одна. Вторая жена, или любовница, или сожительница - как угодно можно назвать. Он несколько раз уходил из дома. К той, к своей. Как-то я его встретил, и мы выпили у ларька. Говорю, познакомь меня с ней. Я хоть посмотрю, что там за баба. Стоит ли из-за нее, такой, ломать семью? Понимаешь, договорились мы: он не сказывает, кто я такой. Просто, знакомый - и всё. На квартиру к ней пришли. Квартирка отремонтирована: кафель, линолеум, обои моющиеся. Думаю, это уж за счёт Васьки. Сидим, выпиваем. Васька, как договорились, смотался. Я с ней один на один. Стал я ей говорить. Понимаешь, не дипломат я, сам знаешь. Говорю, собственно, чего вы от него хотите? От женатого, мало того, от деда? Он же намного старше вас. А она, Серёжа, такая плюгавенькая, отворотясь, не наглядеться. Оказывается, она сразу раскусила кто я. Говорит, вы брат Васе? Да, говорю, брат старший. И советую, говорю, вам подумать. Стоит ли разбивать семейную жизнь? Всё равно вы новую жизнь не сложите с ним. - Иван говорил долго, тягуче, путано.

- Я, наверно, завтра на поминки к конструкторам не пойду, - под конец раздумчиво произнес Иван. - Там ОНА, эта его замухрышка работает, в их СКБ. Да и с некоторыми из работников я поссорился как-то из-за моего отношения к Ваське. Неудобно идти, не пойду.

- И потом вот что, - Иван приблизил ко мне свое лицо, обдал жаром нетерпения. И без того большие на худом лице черные "бешеные" глаза его ещё больше расширились. - Серёжа, на другой день после смерти Василия я зашёл к Наде. Она что-то читала. Как только увидела меня - спрятала. Но я подошёл со спины и успел прочесть Васькино завещание.

- Что? Завещание? А ты не ошибся?

- Не ошибся. Надежда только никому его не показывает. Я не только на поминки, не хотел идти даже и на сами похороны, да братья... Там, Серёжа, было написано, чтобы... ну, не подпускать к моему, то есть к Васильеву гробу "брата Ивана".

- Там только это было написано, или еще что? - спросил я до крайности потрясенный услышанным. Так вот откуда состояние Ивана, так удивившее меня ещё в Шуе.

- Не знаю. Всего не прочёл. Дату видел - 19 июля. А 21-го ему делали операцию. Я не знал, что он так ко мне враждебно относился, - упавшим голосом говорил Иван. - Знать бы… После операции он попросил, чтобы ему принесли грибного супа. Я пошел в лес, насобирал грибов...

- А мне кто-то говорил, что он - не приходя в сознание... Странно, что никто не хочет сказать всей правды. Всё закодировано и засекречено. Будто какого-то проклятого хоронят: у Эммы так из глаз и пышет одна ненависть. Неужели отца даже в гробу так можно ненавидеть? Хотя...!

- Он и есть "проклятый", - странно спокойно сказал Иван. - Миша сказывал, будто Надя ему писала, что Васька заразил её. Лечилась - стыд.

- Вон оно что. Странно, что она захотела вынести этот позор на братнев суд. Любящие не выставляют интимное напоказ, на посмешище, - у меня защемило сердце. - Каким бы он ни был, у него остаются дети, внук. Верю, что такое могло быть... И все же могла пощадить его имя.

- Васька, как-то мне говорил, что жена ему изменила с другим, - сказал Иван.

ЧАСТЬ 9.   ИВАНОВА РАТЬ   

Стр.141 из:   129  130  131  132  133  134  135  136  137  138  139  140  141  142  143  144  145   КОНЕЦ 

НАЗАД к ОГЛАВЛЕНИЮ