Колька - это целая трагедия в нашем братстве.

Он с самых детских лет - в этом он походил на Шуру в детстве - держался ото всех наиздальке. Нет, Колька не убегал из дома к дедушке Ефиму в Морыгино, как случалось с Шурой. Но он рано заявил о себе как о противнике всех и вся. Что бы ни сказали, он - против. Дело в том, что Колька был умён, этого у него не отнимешь. Учился он лучше всех и в этом отношении походил на папашу в юные годы. Да и внешностью Колька больше походил на отца, чем на мать. Те же золотистые кудряшки на голове, тот же высокий, чистый лоб. Второй Иванко Басов. Не хватало только голубизны в глазах. Видом-то - папаша, но не характером. Ни следа от папашиной покладистости, умения со всеми уживаться. Со всеми ладить, дружить.

Может, это рано проявившееся высокомерие, сознание своего превосходства над нами, своими братьями, от природы простоватыми, и отдалило Кольку от нас. С ним нельзя было пошутить, побаловаться, поиграться в детские игры - тотчас же обидится, заревёт, пойдёт и наябедничает маме или папаше, что его побили. Чего-чего, а ябедников мы, мальчишки, презирали.

У старших братьев Шуры и Миши, даже у Аркаши, кулачного бойца, наш сопливый мудрец и Соломон Колька по прозвищу Люба - красненький глазок, находил поддержку. Я тоже был достаточно старшим для Кольки, поэтому никаких особых ссор у нас не возникало. Более того, я частенько заступался за него. Но вот между шумным, весёлым и справедливым во всём Ванюшкой и по-своему тоже умным и даже одарённым Колькой возникали постоянные драки. Ванюха, чуть что - и по-отцовски - кулаки в ход. Колянка уж не уступит: на кулаки - кулаками. Я разнимал. Но успокаивая и совестя младшую команду братиков, стараясь быть беспристрастным судьёй, сердцем и приязнью склонялся я к Ванюшке.

Отец вечно задумывал какие-то постройки и переделки, всегдашнее его желание улучшить не исчезло и после тюрьмы. Мы с Ванюшкой втянулись и работали в полную силу, А вот Коляна отлынивал. Он был всегда себе на уме, и на этот раз не выразил ни радости, ни огорчения, но насупленный его вид говорил: "В кулачьё попёрли братики, вслед за отцом. Ну, это ваше дело. Я за вами туда не пойду. Я уже написал обо всём брату, коммунисту Мише, в Москву. Как он присоветует, так и сделаю. Красуетесь, командуете, смеётесь надо мной. Один, видите ли, хочет агрономию применить в мировом масштабе. Второй - переплюнуть художника Репина. Третий - вообще никем не хочет быть по своей умственной ограниченности. И это - мои братья! Погодите, все вы ещё услышите про меня. Тоже мне - "каменщики". Вот будет, как в стихах:

Себе тюрьму построите. Отец только вышел. Видно, ему в тюрьме понравилось, опять захотел…

Может, и не так думал Колянка, наш умница Соломон, парнишка самолюбивый и честолюбивый до чёртиков, не берусь утверждать. Но пройдут два года, и это выйдет наружу. В нашей, и так-то сжавшейся на плоту семье, терпящей социальное крушение, возникнет вражда между братьями. Он, Коляна, захочет спастись один ценой предательства. Каиново позорное клеймо и кличка "Иуда" будет гореть у него на лбу до самой смерти.

Забегая далеко вперёд, я не во всём виню Николая, хотя, наверно, его так и не прощу. Того не прощу, что он посмел переступить. Скидки на молодость лет, на разрушительное время "Девятого вала" и необходимость выжить, не могут его оправдать. Есть преступления без срока давности. Они из разряда особо тяжких, за которые человек платит всю жизнь.

Человек становится предателем не сразу. Это только кажется, что такое случается внезапно, при каком-то жизненном толчке, или, как принято сейчас говорить, при стрессовой ситуации. А в предатели человек готовится от самого своего рождения.

То, что я хочу сказать о шестом из нас - семи братьев - (и пятом фронтовике) Николае, относится именно к Коллективизации.

Кольке было 12 лет. К нам, всем членам семьи, приклеилась позорная кличка "раскулаченные". Никто не хотел разбираться, так ли это. Но в школу Кольку не взяли. Было такое, даже похвалялись этим, что "во имя советской власти" и от её имени кулацким детям дорога к высшему образованию была загорожена. "Хватит с вас и четырёх классов образования", - говорили. А тут в газетах, по радио началась "борьба за умы детей". Если ты не хочешь, чтобы тебя постигла участь твоего отца "мироеда", откажись от него публично. Предай его пролетарской анафеме, прими пролетарское миропомазание, и тогда перед тобой, очищенным и приобщённым, откроются все двери. А нет - так будь "кулацким выкормышем", врагом советской власти и мировой революции и ходи с четырьмя классами образования.

Это случилось уже после того, как мама с бабкой Алёной и младшими братиками перебрались в Шую. Отказ в образовании пронял Кольку до печёнок, сперва он пошёл в милицию и заявил, что у матери спрятано золото. Обыск. Золота не нашли, его попросту не было. Перепуганная мать просидела ночь в милиции на бывшей Миллионной улице, наискосок от каменной гимназии. Пришла домой, а сына-доносчика нет. Узнаёт: ушёл в Колонию. В "Шуйском рабочем", городской газетке, объявление: "Отрекаюсь от отца, кулака и мироеда… Николай Басов".

Я сознательно не говорю, что это значило для семьи. Из ссылки, едва не застав и не предотвратив трагедию, вернулся отец. По ходатайству всех деревенских мужиков из Паново на имя Прокурора Республики товарища Крыленко был он оправдан. Рвался обратно, в Паново, земля звала - отсоветовали. Пошёл отец к сыну в Колонию, в Детдом, тот не захотел разговаривать, не вышел.

Началась полоса отчуждения. Вашка при каждой встрече избивал брата "Иуду". Васька не пошёл за Колькой, хотя тот и звал поступить так же. Дороги братьев разошлись навсегда. И потому история с доносом на мать, отречением от отца и уходом Кольки из нашей семьи в Детдом для Васьки оставалась пронзительно острой надолго, пока и не въелась в плоть и кровь едва ли не навсегда. И Иван, и Василий так и умерли, не примирившись с Николаем. Василий даже в посмертном завещании приказывал: "К моему телу в гробу не подпускать Кольку…"

Он был 12-летним, когда совершил свой роковой поступок, предав мать и всё родное, что свято, чем и вбил осиновый кол в братство. Он не понёс никакого наказания, если не считать набитой братом Иваном морды и проклятия самого младшего брата, Василия, - обоих нынче уж неживых. Я помню, что Михаил - насколько это было искренне, судить не берусь - отнёсся к поступку Кольки если не одобрительно, то, во всяком случае, с пониманием. Поговаривали тогда и я, и мои братаны, - младшая ветвь братства - что якобы Кольке посоветовал так поступить именно Михаил, тогда член Партии, единственный партиец в нашей семье. А Александр будто бы осудил. Якобы Колька пожаловался, что его не принимают в школу 2-й ступени "как сына кулака" и рассказал, что ему советуют. И Михаил будто бы одобрил "отречение от отца". Сейчас, конечно, не выяснишь, советовал или нет: спросить не у кого. Одно помнится о наших детских симпатиях, симпатиях деревенских мальчишек: мы очень любили старших братьев. К Михаилу было особенное отношение доверия и надежды: он - коммунист, партиец. А в то время, в конце двадцатых, на партийца смотрели, как сейчас на Дважды Героя Советского Союза или на Космонавта номер Один. Поэтому вполне возможно обращение 12-летнего гадёныша к старшему брату-партийцу. А тот не имел права не посоветовать то, что он посоветовал как честный партиец, к тому же комсомольский вожак, помощник директора завода имени Ильича по комсомолу.

Так и прожил всю жизнь Николай, как отшельник-барсук в тёмном бору, чураясь братьев. После войны, правда, все встретились однажды перед гробом отца, непримирённые. Но только затем, чтобы уж никогда больше не встречаться.

Я и до сих пор ношу в себе глухое осуждение и отчуждение к брату Николаю. Теперь стало модным подыскивать оправдание тому, что происходило в тридцатые годы. Конечно, был он мальчишка - несмышлёныш. Но честность и порядочность - явления непреходящие. Не знаю, как и чем его оправдать. Говорить с ним об этом - мы никогда не говорим. Но между собой, братьями, часто обсуждаем. Да что толку! Травма эта незаживающая, как от немецкой разрывной пули "дум-дум". В детстве и юности он был для нас "иуда", а как теперь в старости его назвать - и не знаю.

1983 год. С Николаем я не жажду встречи, но и не откажусь. Не очень меня к нему тянет. И всё же, как-никак, а он мой единоутробный брат, Колянка.

У Николая вторая семья. С первой женой Надей он разошёлся в году 56-м, кажется. Оставил дочурку Леночку. В 49-м году, когда они ещё жили в Харькове, а я приезжал на расследование своего расстрела в село Западня Змиевского района, Леночке было не больше года. Сейчас она с матерью и отчимом где-то в Ростове-на-Дону. Надежда - доктор медицинских наук, Лена - кандидат медицинских наук, отчим - тоже доктор медицинских наук. Сплошное остепенение. Елене Николаевне Басовой (если, конечно, не вышла замуж и не сменила фамилию) сейчас 35 лет, матери её Надежде Басовой-Сладковой - 58 лет.

Не мне их судить, хотя было время, когда я вставал на сторону Нади. Они обвиняли друг друга в измене. Кто из них прав, кто виноват, теперь уж и не имеет смысла выяснять.

ЧАСТЬ 9.   ИВАНОВА РАТЬ   

Стр.139 из:   129  130  131  132  133  134  135  136  137  138  139  140  141  142  143  144  145   КОНЕЦ 

НАЗАД к ОГЛАВЛЕНИЮ