Вашка, Ванюшка, Иван...

Чёрт знает, что происходит с нами у финишной черты. Ну почему, почему я с ним поссорился, в буквальном смысле "насмерть"? Ну, ведь было же время, большое, огромное время в нашей жизни с ним, когда всё делилось пополам. И мы были братьями по-настоящему, теплота была, была... Вполне отчетливо намечалась общая судьба. Мы с ним даже вместе учились в Курилихинской каменной шкале первоступеньке, и в Палехской ШКМ (школе крестьянской молодёжи), которую некоторые из особо оголтелых именовали "школой колхозной молодёжи", тем самым давая понять нам, что раз мы не колхозники и не крестьяне в полном смысле слова, а некие "богатые" то не для нас она, эта семилетка. Я кончил ее в 29-м году, а Ванюшка не доучился немного.

Потом всё как-то при встречах он пофыркивал на "старшего" меня, но это если и не от любви братской, то уж во всяком разе не от неприязни. Зато в каком единодушии мы с ним выступили против Кольки-Иуды. Потом эта неприязнь к предателю во мне в значительной степени износилась там, в далеком горном Урале, ставшем мне как бы второй родиной после Панова. А Ванюшка оставался на старой родине, неподалеку от Палеха и Панова - сперва в Шуе, потом и в Иванове. И потому история с доносом на мать, отречением от отца и уходом Кольки из нашей семьи в Детдом для него оставалась пронзительно острой надолго, пока и не въелась в плоть и кровь едва ли не навсегда.

А какой певун был Вашка! А какой художник, как прекрасно рисовал! Столько у человека талантов, а вот - нате вам - финансист-бухгалтер. Нет, Басовых не разгадаешь.

Шуя. Улица Костромская. Угловой кирпичный дом - Госбанк. Здесь начинал свой отсчет времени для взлёта на жизненную орбиту Иван.

Он жил и работал здесь, я на Урале, он - счетовод, я - конструктор. Потом он - бухгалтер, я - старший конструктор, старший инженер. Продвигались всяк по своей лесенке: он - по финансовой, хотя никогда мы не замечали в нем счетоводских позывов, тем паче финансистских; я - по конструированию машин, хотя тоже долго не чувствовал что это - то самое, к чему я имею призвание. А призваны мы были к другому. Оба пели хорошо, рисовали хорошо. И в этих "хорошо" - он все-таки лучше был меня. И голос у него сильнее и лиричнее изо всех нас, Басовых, и рисовал он с удивительной яркостью. В одном я его, кажется, перемогал: я имел склонность играть на сцене, причем только комиссаров с револьвером в руках и обязательно в кожаной куртке и в кожаной же фуражке с ярко красной и большой звездой. И была во мне одна склонность, называли её странностью и даже ненормальностью. Я мог вдруг совершенно как бы позабыть что нахожусь на бренной земле и вообразить себя Иваном Царевичем, Стенькой Разиным, князем Игорем из "Слова о полку Игореве". И я не только обгонял Ваньку по сочинительству стихов - тоже наша фамильная склонность, присущая всем нам, Басовым, - но я мог сочинять целыми кусками поэму, например, или рассказы.

Ванькино призвание было - артист, или, в крайнем случае, - живописец, моё - литератор. А стали мы по обстоятельствам жизни: он - главным бухгалтером банка, главным ревизором банка, и как говорили - "прирождённым" финансистом; я - главным конструктором, начальником Специального конструкторского бюро, проектантом. Он на этой зарубке жизненного пути и остановился навсегда. Пел и потом, любил петь и покорял всех своим голосом, лирикой, душевностью. А рисовать было его вторым "я". Но, придя в госбанк, он становился до мозга костей финансистом, и давалась ему с неслыханной легкостью вся эта цифровая импровизация. Я же "ушел" из сферы конструирования и проектирования в строительство. Ничего не понимающий, далекий даже от строительных терминов, сделал за короткое время головокружительную, с точки зрения знавших меня раньше, карьеру, Стал заместителем управляющего по монтажу и спецстроительным работам, по кураторству над субподрядчиками, а в конце - управляющим строительным трестом. И "продолжал" идти по пути своего призвания, которое ощущал лишь смутно, стал писать. Только теперь, кажется, я могу сказать и подтвердить, что является истинным моим призванием. Не конструирование, в котором меня, так же как и Ивана, называли то "прирожденным конструктором", то в армии и политработе - "прирожденным пропагандистом-агитатором". Я помню и из детства: мне пророчили и "служение Спасителю".

Ванюшка-то покровительствовал самому младшему нашему брату Васе, даже заставил того после войны учиться, начиная с шестого класса. Василию тоже в своё время отказано было в среднем образовании. Толчок Ивана был решающим, вывел брата на финишную прямую: сперва в Машиностроительный институт, потом в Институт повышения квалификации инженеров.

И войну он прошёл достойно. Как-то я ехал в Заполярный и где-то после Волхова поезд повернул налево и больше суток шел строго по меридиану на север. Само название станции "Волхов" навевало воспоминания. Здесь когда-то, где-то тут во всяком разе, техник-интендант третьего ранга Иван Басов, начфин полка 5-й Ударной армии с группой офицеров, не желая сдаваться в плен, вырывался из окружения. Армией командовал генерал Власов, предатель. Он завел армию в западню и сдал немцам. По словам Ванюшки их вышло из окружения всего несколько человек из полка. Мог бы стать военнопленным у фашистов. Наконец, просто "власовцем", врагом. Кто знает, не пришлось ли бы нам с ним скрестить оружие, находясь на разных полюсах войны. С власовцами я в бою встречался часто. И в январе 45-го против нас в Чехословакии действовали власовцы. В бою с ними перед городом Лученец, в разведке, я и был тяжело ранен под конец войны. И то, что Иван не стал власовцем, не сдался в плен, было отрадно. Я знаю, видел, как под влиянием голода и истощения люди и не такой крепости, как Иван, теряли рассудок и из-за куска хлеба записывались во власовцы, в тайне надеясь при первой же возможности перейти к "нашим". Но немцы тоже не дураки, они знали, что задумывали русские "иваны", постарались "связать кровью", после чего для такого власовца отрезались всякие пути возврата на родину. Знаю я также, какой ценой покупалось военнопленным право взять в руки оружие и стать партизаном. По всем моим представлениям - да пусть простят мне читающие эти записки дальние родственники, потомки мои - Иван не нашел бы в себе таких сил. Как их не нашли сотни тысяч других власовцев, отнюдь не таких уж "плохих" людей, но поддавшихся в критическую минуту страху и слабости - и погибших.

Припоминаю, решительный перелом к худшему в наших с Ванюшкой отношениях начался сразу же после войны. В первый же год, даже в первые месяцы 46-го года. Я жил-прозябал с семьей в отцовском домике, а потом, видя нерасположенность отца и матери к моей "изменщице" - жене, мы ушли на квартиру, в дом неподалеку. Потом уехали во Львов, работать на Велосипедном заводе. Смерть отца и особая обстановка в приграничной полосе Львова с ее бандеровщиной вернули нас в Шую. Иван в 46-ом году тоже демобилизовался после Александровой пощёчины и жил с семьей в Шуе возле госбанка, а работал в госбанке же, в гострудоберкассах.

Я купил у мамы корову. Надо было чем-то кормить двоих детей: больного Шурика и маленькую Леночку. Сами ели свекольный лист в супе, да варили кости, иногда продававшиеся мясокомбинатом населению. Шурка болел менингитом, требовался мудреный по тем временам и дорогостоящий (на вес золота) препарат от такой болезни - "пенициллин". А моей пенсии и на хлеб-то не хватало. И тогда я стал торговать - инвалидам 2-й группы позволялось - на базаре, где семечками, где ещё чем. Всё равно денег не хватало. Спасать надо было сына. И я продал в конце 47-го года мамину корову. Теперь оставалось купить лекарство, но никак не могли найти у кого. Деньги положили в сберкассу.

Слухи пошли насчет обмена денег, девальвации. Стали исчезать товары из магазинов. Хватали всё почём зря. Я и обратился, наивный человек, к Ивану: ну, брату-то, наверно, скажет, что делать. Деньги я из сберкассы взял, чтоб что-то хотя бы купить. Но с чем пришёл, с тем и ушёл.

- Ваня, это правда, что предстоит вскорости обмен денег?

- Не знаю, откуда мне знать.

- Ваня, ты же банковский работник, кому же и знать, как не тебе. Пойми мое положение: продал корову, а за нее ничего не выплатил маме. Не дай бог, пропадут деньги - как я тогда буду, калека, содержать семью?

- Я ничего не знаю.

- Ваня, слух есть: если деньги положить в сберкассу, то они полностью сохранятся рубль в рубль, - уговариваю я брата. - Я никому не скажу, поверь мне. Только для себя, для семьи. Ты видел, какая у меня семья, и что я выстрадал, чтобы её скрепить. Ты не можешь не знать, ты знаешь, по глазам вижу - скажи.

- Может быть, и знаю. Но подписку давал - не разглашать. За разглашение, как в войну, - суровая кара. Делай со своими деньгами, что знаешь.

- Так-то ты по отношению к родному брату, искалеченному на войне! Значит, погибай, а не скажу. Во имя некоей подписки. А я думал для братьев не бывает никаких преград: брат в беде - выручай, жертвуй, может, и жизнью. А ты вон как мне! И после этого ты считаешь, что мы останемся по-прежнему братьями, да?

- Ты на меня не жми, слезу не выдавишь.

- Вижу, что не выдавлю, интендантская сволочь! Получил заряд шрапнели в заднее место под Волховом и испугался воевать? В начфины пошёл родину любить. А теперь за деньги и брата предаёшь?

ЧАСТЬ 9.   ИВАНОВА РАТЬ   

Стр.135 из:   129  130  131  132  133  134  135  136  137  138  139  140  141  142  143  144  145   КОНЕЦ 

НАЗАД к ОГЛАВЛЕНИЮ