Весну, лето и начало осени 26-го мы с отцом и Аркаша пОтом поливали свой участок отруба за деревней, у дороги на Крестик. Для Аркаши этот год ничего особого не означал, свой путь братик с успехом отмечал драками на междеревенских гуляньях. А для нас с батей годик этот запомнился надолго. Батю он приведёт, по его же дурости или, мягче сказать, по легкомысленному пониманию жизни как игры, в дом с колючей проволокой на срединной площади Шуи. Меня, как дяди Илюхиного резвого жеребенка от новой лошади "Сабли", год этот, растворив настежь ворота жизни, выпустит гулять во чисто поле на полную свободушку. Ох, и побрыкаюсь я, играючи в свободу, аж целых три года.

Ну, что тут говорить намёками. А, впрочем, кто что ищет, тот то и найдёт. Жизнь шутить не любит. Успел батя только меня пристроить в Палехскую ШКМ, как отбыл по казенным делам.

Год этот 26-й прибавит седины в черный бархат волос мамы. К уже угнездившейся на темени "Агнеиной" пряди пристроятся пряди: отцова - "домзаковская" и моя - "шэкээмовская". И с этого рубежного и перевального на несчастья и крушения года жизнь всей семьи из гулко-розового дома переместится вскорости по Пановскому тракту в страну людей незнаемую, в мир фантастических трудностей.

В скором времени и начнётся для нас, крестьянских детей крестный путь - восхождение на Голгофу, к уготованной казни. И свершат казнь новоявленные малюты скуратовы. Содрогнётся в агонии и затихнет Русская земля.

Несколько забегая вперёд скажу, что Басовы и на Голгофу-то станут взбираться поодиночке и всяк своей дорогой. У одних этот путь будет тяжёл, у других - очень тяжёл, у третьих - трагичен. И кресты у них будут разными. Найдётся и такой, что с лёгкостью необычайной, одним прыжком одолеет путь, перебежав в лагерь врага и тем заслужив клеймо Иуды.

Многое из начальных характеров, записанных в генах, утратят изгои Басовы на жизненном пути, много чужого приобретут и станут, в угоду эпохе и обществу, неузнаваемыми даже для родных братьев. Но тяжесть креста, который не скинуть, всю жизнь будет давить на плечи, боль никогда не утихнет и вечный страх не покинет наши сердца.

До начала моей учёбы в Палехе оставалось каких-нибудь пара недель, как обрушилось на нашу семью новое несчастье, а по деревне нас, мальчишек, стали дразнить новым прозвищем: "Тюремщики".

Всему причиной был зять Иван Фёдорович. Он ездил в Шую на базар и вступил в некий конфликт с Законом о торговле. Что-то он там не выправил или какие-то бумаги просрочил, и с него потребовали штраф. У страха глаза велики, это так. Примчался в Паново на взмыленной лошади. И дело-то было ничтожно мелкое. Штраф - самое большее, что грозило. Но и время надвигалось нешуточное, особенно для людей в двухэтажных домах с купеческой начинкой. Но уж очень страшен был наказ деда Максима Андреевича, уезжавшего "навсегда" из деревни, что идёт "страшный суд коммунистический", и полное уничтожение ждёт каждого, кто останется в деревне.

- Мы погибли, Лида! - делая "большие" глаза, поведал Иван Фёдорович жене своё происшествие. - Надо бежать! Собирай вещички, Духарку - в одеяло, и - поминай, как нас звали!

- Да что случилось? Только толком, толком!

Лида прибежала к отцу и - бух в ноги: спасай.

Бабка Алёна не раз твердила поговорку специально для папаши: "Знайка бежит, а незнайка дома на печи лежит". В том смысле, что папаша пройти мимо не может, готов в любое дело вмешаться, отчего ему и достаётся. А тут… Ну, как не помочь родной дочери?

- Это дело мне - раз плюнуть! - похвалялся отец перед домашними. - Раз прокурором Кондрашов, то с ним-то я договорюсь. Не одну четверть водки вместе выпили…. Маша! Маменька! Да это я тогда… ну, с вагоном шерсти… У Кондрашова я покупал, он тогда заведовал Потребкооперацией.

У папаши короткая память. Как он мог забыть то, что принесла нашей семье негодная коровья шерсть, купленная им у Кондрашова.

Запряг отец "Мальчика" и - в город Шую, к прокурору Кондрашову.

Уехал, и неделю - ни слуха, ни духа. Пропал мужик. Потом уж кто-то из бокарёвских передал его наказ, чтобы приехали и забрали из милиции лошадь. Про себя, про то, что с ним случилось - ни слова.

А случилось вот что. Пили папаша с Кондрашовым в каком-то трактире. И видимо, просьбу о снисхождении к своему зятю, Ивану Фёдоровичу, папаша сопроводил воспоминаниями о вагоне негодной шерсти, проданной ему Кондрашовым. Тот углядел в этом угрозу для себя и сделал то, что сделал. Папаша был крепко пьяным, и Кондрашову не составило труда незаметно подложить деньги в пачку печенья. Потом был крик: "Да что ты себе позволяешь! За купца заступаешься, да ещё и деньги суёшь!" И при свидетелях открыл эту злополучную пачку печенья, а там - ДВАДЦАТИПЯТИРУБЛЁВКА лежит. Тут же отца и арестовали.

Зять Иван Фёдорович вызвался, было, поехать и привести лошадь. Но его тоже могли арестовать. Аркаша заявил, что он поедет и "поговорит" там с кем надо, узнает, что за причина ареста отца. Но мама опасалась, что Аркаша по горячности своей натворит там делов, и не отпустила. Оставалось ехать мне.

Отделение милиции помещалось на той же улице, что и бывшая гимназия, наискосок от неё. Такой был соблазн войти в железные кружевные ворота, постучаться в двери дома Рябцевых и попросить помощи у Николая Николаевича. Но я помнил, что говорил мне старший брат Шура в Иваново-Вознесенске: "Ни к кому не ходи и ничего не проси, хуже будет".

К отцу в каталажку меня милицейские не пустили и поговорить не разрешили. А передачу - буханку хлеба - порезали ножом.

- Зачем вы хлеб-то портите? - сказал я.

- А затем… Может, ты своему бате-контрику в каравае оружие запёк.

- Никакой он не контрик, обыкновенный мужик, крестьянин. За что вы его тут держите? И Мальчика нашего… Он-то чем виноват? Вон - лежит, не встаёт.

- У нас революционный закон. Батя твой - контрик. Купцов выгораживает, взятки даёт.

- Мальчика покормить надо… А то он на ногах стоять не может. Того гляди - сдохнет. А не приведу его, мы без лошади - куда? У нас ещё трое меньше меня. Чем жить будем?

- Мы за кулацкими лошадьми не ухаживаем. А ты - покорми.

Я купил на базаре ведро овса, дал Мальчику. Ел он плохо. Милиционер, наблюдавший это со стороны, видно, был деревенский, посочувствовал мне и подсказал сперва напоить лошадь. Верно, попоил, и Мальчик поел. Дрожки, на которых отец приехал в Шую, были лёгонькими, и мы с Мальчиком пошли не спеша по каменным мостовым города к выезду, на Палехский тракт.

Суд был через неделю. Лида с Аркашей ездили. На суде отец отрекался, говорил, что не давал он денег. Но у Кондрашова были свидетели, и присудили отцу три года тюрьмы, которая тогда называлась ИСПРАВТРУДДОМом.

ЧАСТЬ 5.   ОТРОЧЕСТВО.   1924-1926 ГОДЫ  

Стр.84 из:   70  71  72  73  74  75  76  77  78  79  80  81  82  83  84   Читать дальше 

НАЗАД к ОГЛАВЛЕНИЮ