На этот год отец высевал на Палехской дороге, за Бокарями, на участке земли, взятом в аренду, лучший из сортов льна долгунца. Урожай выдался отменный. Лён вытянулся чуть ли не с рожь высотой. Многоколокольчиковые макушки обещали не только много льняного семени и, следовательно, много первоклассного льняного масла, но и отходов: дуранды и жмыха для кормления лошадей и коров.

Басовы готовились мять лён. Папаша был на деревне признанный мастер по части сушки льняных снопиков, посадки снопиков льна в овин. Этого никто лучше его не сумеет.

Посадка овина - дело хлопотное. Особое искусство было нужно при расположении снопиков, газы внутри теплушки должны двигаться так, чтобы тоненькие снопики льна-долгунца просыхали одновременно: и вблизи краёв, и вдали, и сухие, и влажные. Для этого пол теплушки делали раздвижной из жердей-колосников, чтобы дым свободно циркулировал. Колосники - на разных расстояниях друг от друга: самые плотно уложенные - в центре, самые редкие - возле стен теплушки. Под колосниками - глубокая, в три сажени, яма-подтопка, выложенная бревенчатым срубом. В яму забрасывают дрова, складывают особым образом и поджигают. Тут за что ни возьмись, во всём требуется опыт, знание, сноровка. Любая ошибка, малейшая оплошность - беда, пожар!

Овин - тот же дом для крестьянина, и даже больше - дом в доме. В наружном доме стены из тёса с большими распашными воротами и ветрилом для выхода дыма. Этот дом предохраняет от дождя и снега. Под наружной крышей, над ямой-подтопкой - бревенчатая теплушка - второй дом; потолок и стены её тщательно обмазаны глиной, защищены от случайных искорок. В теплушке нет окон, только одна дверь, и та тщательно пригнанная, а пол - из круглых, оскобленных, подвижных жердей - "колосников". Они к центру теплушки сдвинуты с небольшим просветом. Чем удалённее от центра к стенам - просвет между жердями расширяется. Это для того, чтобы равномернее высыхали снопы.

Дом в доме, да ещё и подтопок - бревенчатый сруб.

Сушить снопы - своего рода искусство. Начать хотя бы с дров. Дрова стараются подобрать такие, чтоб при горении поменьше искрили: берёзовые, немного осины, и ни одного елового кругляша. Да и осину сжигают только в начале сушки, когда снопы ещё достаточно влажны и меньше опасность возгорания. А искрить - и осина искрит! Зато в конце сушки, при доводке снопов до кондиции, подбрасывают лишь одни березняки, а в самом конце - только щепочки. Этот момент самый ответственный и опасный. Снопы высохли, как порох, и малейшая искорка от подтопки - вспыхнет овин пожаром.

Сушить приходилось по целым суткам, работа утомительная, не заснёшь.

Папаша взял с собой топить овин меня и Аркашку. Шли на всю ночь, взяли по тулупу и краюшке хлеба с солью. Всю весну и лето мы, мальчишки, ходили босыми. Отец заставил надеть сапоги. Аркашка обулся, а я не смог. У меня уже вторую неделю болела нога. Поранил где-то и запустил. Нарыв не обозначился, ходить ещё можно было, но уже посинела и вспухла.

- Больно? - спросил папаша и надавил на опухоль.

- Не-ет! - я взвыл от боли.

- Останешься дома, а завтра - к фершалу в Курилиху.

- Не так уж и болит.

- Ну, ладно, айда! Только надень хоть чулок. Где это ты так?

- Стеклом порезал, когда в Чернухе купались летом.

В овине всё было наготове. Теплушка набита снопиками льна. В яме-подтопке полно дров. Спустились по жиденькой лестнице вниз, в сырую яму сажени в три глубиной, зажгли фонарь "летучая мышь".

Близилось утро. Папаша всю ночь просидел насторожённый, как бы не заискрили дрова. Я спал, уткнувшись в тулупы у дальней стены приямка. Пламя большого костра припекало, и я отодвинулся подальше.

Костёр догорал. Мигала на золе последняя головешка: вспыхнет, погаснет. В такт прыгали тени от голов по бревенчатой стене. Папаша сказал, что сходит "на минутку", наказал Аркаше не подбрасывать больше дров.

- Только не засни, - наказал он Аркаше.

- Не засну.

- Разбуди Серёньку, - напоследок сказал папаша, скрываясь в проходе у приставной лестницы.

Я не спал, отозвался, придвинулся к костру. Головешка продолжала мигать. От исполосованного гладкими жердями-колосниками потолка навевало жаром разогретого дерева и льна, низом полз по ногам холод.

Папаша полез из приямка наверх, чтобы проверить в теплушке, как просохли снопы. Я, сморённый сном, снова уткнулся в тулупы. Аркашка сидел возле прогоревшего костра, смотрел на мигающую головешку. Она - то вспыхнет, то погаснет. Аркашка ударил по ней кочергой, заискрила, вспыхнула.

Папаша, взобравшись по приставной плохонькой лестнице наверх, отворил дверь теплушки, потрогал снопы, Они на ощупь были горячи, звенели сухостью. Как часто случалось, он забыл про нас с Аркашкой, занялся приборкой граблей, цепов.

Проснулся я от крика Аркашки.

- Серёжка, горим! Лезем скорее отсюда!

- Гори-и-и-и-и-м! - закричал я что есть мочи, аж мороз по коже.

- Пожа-а-а-р! Пожа-а-а-р! - закричали мы в два голоса.

Мы бросились к лестнице, а её не оказалось. Приямок заполнился дымом. Мы стали задыхаться. Кричали истошно: "Горим! Спасите!"

Папаша потом не мог вспомнить, зачем вытащил наверх лестницу. Услыхав наши крики, он растерялся. Что делал потом, не помнит. Кто сбросил в яму детям лестницу - тоже. Мы выбрались и уползли в крапиву, густо росшую вокруг овина. Наглотались дыма, угорели. Нас рвало.

На крики о пожаре сбежалась вся деревня с вёдрами и баграми.

- Ваня, где дети?! - кричала мать, металась по овину.

Папаша, откуда и смелость взялась, кинулся с ведром воды в самое пекло - в теплушку, в дым. Плескал воду на снопы, кричал что есть мочи:

- Воды-ы-ы! Воды-ы-ы!

- Ваня, детей спасай!

- Воды-ы-ы!

- Ваня, дети…!

- Туши-и-и!

Пожар потушили быстро. Горел почему то сам овин, то есть внешний дом. Огонь был не такой сильный, отстояли. А теплушка без доступа воздуха не занялась. Опасность для льна миновала.

Полезли в теплушку, в яму, нас там не оказалось. Мать валялась по земле, стонала. Стали нас искать, сгореть мы не могли, значит, спрятались.

И вот тут-то опять заявило о себе моё прозвище.

- Глумной Серёжка и поджёг, больше некому! - судачили в толпе бабы. - Вот увидите, он ещё не такое выкинет.

Нас случайно увидела в крапиве бабка Алёна.

- Вы чего это, окаянные, не откликаетесь? - зашипела на нас бабка.

- Пороть будете, а мы не виноваты! - сказал Аркашка.

- Иван! Маша! Вот они, дети! - крикнула бабка Алёна.

Прибежал Иван Григорьевич с палкой в руке. Марья Ефимовна загородила собой детей.

- Не дам бить! Не дам!

Аркашка вырвался из рук матери, смело встал перед разъярённым отцом:

- На, пори! Только не за что! Не я поджёг! Пори, пори! Ужо я вырасту, я тебе наподдаю по загривку!

- Не ты поджёг, а кто же? Серёжка, да? - допытывался отец.

- И не Серёжка! Будешь драться, мы с Серёжкой убежим в Шую, к Шурке с Мишкой, вот!

Илюха Лопатин, слазавший в теплушку, нашёл истлевшую ватную куртку.

- Вот "виновник", дядя Ваня. Ребята не при чём.

Куртка была Ивана Григорьевича. Забыл внизу, когда обмазывал стены теплушки глиной. Иван Григорьевич кашлянул сердито, переломил через колено палку и отбросил.

Нога моя посинела и распухла ещё больше. Курилихинский фельдшер велел немедленно везти меня на операцию в Палехскую больницу. После операции я неделю провалялся на чистой постели - и выздоровел.

ЧАСТЬ 5.   ОТРОЧЕСТВО.   1924-1926 ГОДЫ  

Стр.74 из:   70  71  72  73  74  75  76  77  78  79  80  81  82  83  84   Читать дальше 

НАЗАД к ОГЛАВЛЕНИЮ