Между отцом и Аркашкой в это лето вспыхнула драка. Возили снопы с поля на гумно к овину. Складировали в скирды вокруг шеломя, чтоб удобнее было брать и молотить. Аркаша не справился с "Чудачкой", и та, взвизгнув, - вожжа попала ей под хвост - опрокинула воз со снопами не на шелом, а на травянистое обережье. Овёс в снопах был спелый, много осыпалось. Налицо потеря урожая, овёс в траве не соберешь. Отец и распалился, налетел на сына, ударил того дугой. Аркаша, не будь плох, схватил батю за горло и повалил. Отец плевался, вырывался, но освободиться не смог. Аркаша хотел, было, отдубасить батю, да прибежали мама с бабкой Алёной, стали увещевать.

Вот эту-то обиду "кровную" отец и не мог простить самовольщику-сыну. Отец даже пригрозил "отделить" Аркашку от дома.

Аркашка собрал вещички - уехал к Шуре в Иваново-Вознесенск.

...Телега с грохотом подскакивала на булыжной мостовой. Расправа, понукаемая окриками отца, пробовала бежать, ёкая селезёнкой. Но бежать - не её стихия. Только переходя на размашистый шаг, ставя твёрдо и с вывертом задние ноги, она была великолепна. Мерный цокот копыт нарушался вызвонками отрывающейся подковы, и отец еще больше нервничал. Он боялся, что потеряет подкову, и ругал на чём свет стоит Аркашку, водившего в кузницу к Горбуновым Расправу. Ругань эта со словами: "кот" и даже "котище", "учёный кот" перемежалась словом "сукин" во множестве сочетаний. Я едва сдерживался, чтобы не расхохотаться, слыша "сукин учёный кот".

Сидели на телеге, спустив ноги, отец и я. Ехали к Рябцеву Николаю Николаевичу с просьбой принять меня в гимназию, т.е. в школу 2-й ступени.

Я опять "поторопился", окончив Курилихинскую школу 1-й ступени уже во второй раз. Всё ещё мне было мало лет для поступления в школу 2-й ступени - всего одиннадцать. До двенадцати не хватало 26 дней - меньше месяца. Неужели откажут?

Николай Николаевич сам находился в подвешенном состоянии. Вполне могли бывшему директору гимназии, дворянину, дать под зад, и - вон из директорского кресла. Правда, Рябцева знал весь город, он ни к каким партиям не принадлежал, большевикам сочувствовал и даже помогал. Был лично знаком с Михаилом Васильевичем Фрунзе. Но приближалось время, когда это знакомство могло сыграть не положительную, а отрицательную роль.

День клонился к вечеру, было уже поздновато, в школе, в кабинете директора, Николая Николаевича не было. Привязав Расправу за железные ворота, мы с отцом пошли в директорскую квартиру.

На все папашины доводы Николай Николаевич только пожимал плечами. Нет двенадцати лет, принимать не положено. Обратитесь в Комиссариат образования, может, что и выйдет. В действительности это была всего лишь формальная причина для отказа. Ведь позднее, той же осенью, меня с трудом, но приняли в Палехскую ШКМ. Но Николай Николаевич боялся за себя, за своё положение, он не хотел его усугублять, приняв сына деревенского богатея-кулака. А именно таким ему казался папаша, широкой рукой подаривший им корову и кормивший их вместе с сыновьями целых пять лет.

- Принять не могу, Иван Григорьевич, - басил с высоты своего роста Николай Николаевич Рябцев. - Да, помню, такой разговор между нами был. Помнится, я определённо не обещал и тогда. Тем более, сейчас.

- А, что "сейчас"? Что произошло за этот год? - допытывается отец. Он и я стояли в большом просторном коридоре. Нам не предложено даже раздеться. Явно: мы здесь нежелательные гости. По своей неистребимой наивности басовской батя надеялся на давнее знакомство с Рябцевым.

- Читайте газеты, уважаемый. Идёт Культурная революция. Вот-вот грянет Социальная революция на селе. И через год-два - не больше - Промышленная революция.

- Столько революций? Зачем?

- Нет, я не перестаю удивляться Вам, уважаемый Иван Григорьевич, и вообще... Ничем помочь не могу.

- Постойте, не гоните нас, Миколай Миколаевич. Должна же быть правда. Вот вы своего сынка, как мне сказали, в гимназию определили. А между тем, по революционным понятиям Вы - враг советской власти. Вы - какой бы ни был мелкий - дворянин, а не я. Гонения, как Вы говорите, Культурной революции - падут почему-то на одного меня. Где же справедливость? Вы, дворяне, и раньше имели право получать образование, и сейчас. А мы раньше не могли по своей бедности, и сейчас нас записывают в какие-то...!

- Скажите спасибо, что я хотя бы выучил ваших троих детей, - сухо откланялся Рябцев-отец, повернулся спиной и ушёл.

Папаша всё-таки всучил Клавдии Владимировне в подарок целого барана. Тут же, в их огороде, освежевал, шкуру бросил в телегу, а мясо отнёс на директорскую кухню.

- Времена испортились, Иван Григорьевич, - с сочувствием сказала Клавдия Владимировна, - теперь что ни кресло, то комиссар. Вот над нашим Драмтеатром надзирает Комиссар зрелищ! Есть в городе и Комиссар по образованию. Сходите, поговорите. Если разрешат - почему бы не принять? Николай Николаевич примет. А я скучаю по старшему вашему, Саше. Как там у него дела с институтом? Приезжал к нам на днях. Наверное, и домой, в деревню, заезжал?

- У него дом-то, Клавдия Владимировна, уже давно здесь, у вас, - капнул обидой отец. - Ничего нам не известно. А, что…?

- Не знаю, не знаю! - решительно замахала руками Клавдия Владимировна.

Мы с Борькой Рябцевым уединились. Он потащил меня показать гимназию. Я смотрел на гладкие полы, высоченные потолки, просторные классы. Как мне хотелось учиться в такой школе!

- Не горюй, Серьга-берьга! - говорил неунывающий Борька.

- А я и не горюю! - крепился я, чуть не плача. - Но почему тебе можно учиться - ты в шестой перешёл - а мне нельзя?

- А давай сбежим на Юг! Вон Аркашка ваш сбежал в Иваново-Вознесенск к Шуре? Сбежал. Сейчас бегает там по улицам, продаёт газеты. Живёт - не тужит, что исключён из гимназии.

Я ничего не знал про Аркашку. Подрался он с отцом, когда началась молотьба, и уехал из деревни.

- А Шура - чего?

- Шурка… Аркашку кормить он не может, а жрать надо… Шура сам ходит голодный. Приезжал к нам, рассказывал. Стипендии его лишили, как выходца из богатой семьи. Говорит, что могут из института выгнать.

- Какие ж мы богатые? Дай-ка твою руку - сравним. Я, значит, богатей, по-твоему. А почему у меня руки в мозолях? А у тебя - гладкие. Ты - барчонок, а отец твой - барин.

Комиссар по образованию встретил отца откровенно враждебно.

- А зачем твоим сыновьям образование? - напрямик спросил он. - Уж не думаешь ли ты, гражданин Басов, что мы проливали кровь на фронтах Гражданской войны, чтобы кулацкие сыны...

- Какие "кулацкие"?! - повысил голос папаша. - Да я самому Михаилу Васильевичу из рук в руки подарки пановских артельщиков передавал! Да, я сам...! - задыхался он в ярости от несправедливых обвинений.

- Какому это еще "Михаилу Васильевичу", Басов? У меня на этот счет есть определённое предписание: не принимать кулацких детей - и баста. Можете жаловаться хоть Всероссийскому Старосте, не поможет.

- Почему раньше разрешали - старшим моим? - не знал, что возразить отец.

- А некогда было. Беляков надо было рубить. Руки до вас, деревенские кровопийцы, не доходили. Двоих твоих сынков пропустили. Знаем, что один в институт пролез. И ты за это должен сказать спасибо Советской власти. Но ты больно-то не радуйся, гражданин Басов, исключим твоего Александра из Ивановского политехнического. И больше ни одного не пропустим. Четыре, ну, пять классов для вашего брата вполне достаточно.

Напрасно папаша спорил с наробразовскими комиссарами. В 5-й класс Шуйской гимназии принимали всех, кроме детей кровопийц-кулаков. Работал закон о всеобщем образовании, в нём предпочтение отдавалось детям рабочих и бедных крестьян. И только если вдруг появлялись свободные места, разрешалось принимать детей из других социальных групп.

Всё же отец вытребовал у Комиссара по образованию предписание принять меня в Палехскую Школу Крестьянской молодёжи. Палехская ШКМ была семилетка, а Школа 2-й ступени в Шуе (бывшая гимназия) - девятилетка. После неё можно было поступать в институт, а после ШКМ - только в техникум или на рабфак. Но и в техникум, и на рабфак принимали только выходцев из бедных слоёв, действительных или запасшихся нужной справкой о социальном происхождении.

Это было моё первое столкновение с властями. Скоро приспеет и второе, и третье, и четвёртое. И так будет много раз, пока каждое из них и все они вместе не растворятся во мне, создав характер мятежный, противоречивый с непредсказуемыми поступками.

ЧАСТЬ 5.   ОТРОЧЕСТВО.   1924-1926 ГОДЫ  

Стр.82 из:   70  71  72  73  74  75  76  77  78  79  80  81  82  83  84   Читать дальше 

НАЗАД к ОГЛАВЛЕНИЮ