- Что, довоёвывать посылают? - удивился я. - Так вроде бы там всё уже кончилось.
- Для вас, вояк, кончилось, а для нас, технарей, только начинается. Буду демонтировать горно-обогатительные комбинаты в Германии. Ну, пошли, что ли, в дом, а то мне нельзя опаздывать.
- Вот что, брат, - сказал я ему. - Есть я не хочу, спать - тоже. Ты иди. А я имею поручения от товарищей по госпиталю, похожу по адресам, передам родственникам наказы.
Александр очень спешил, а я - не очень, и мы расстались так же просто, как просто и встречались всегда.
Весь день я ходил по адресам. Не так-то легко было вырваться от родственников, ждущих своих воинов.
Только поздно вечером я притащился, еле дыша, на Зубовскую, к брату. В замочной скважине торчала записка:
"Серёжа! Ключ под половичком, у двери. Хозяйничай тут без меня. Мы теперь не скоро увидимся. Ты человек военный, объяснять не надо. Приказ - есть приказ. Очень сожалею, что не удалось посидеть с тобой. До встречи. Александр".
Что-то случилось со мной, закрутился я в людском водовороте. Я не отдавал себе отчёта, что делаю в Москве и что вообще надлежало бы мне делать. Бродил по Москве без всякой видимой цели, без руля и без ветрил. Может, оттого что Москва была шумной, весёлой и многоликой, будто бы не лежали на бывших полях сражений миллионы людей, скошенных войной. Может, оттого что в семьях товарищей по госпиталю меня откровенно жалели: "Проклятая война… Молодой ещё человек, а остался без руки. Да ещё без главной из рук - без правой. Что ты теперь, бедняга, станешь делать?"
И дальше шли советы: чтобы шёл торговать мылом, инвалидам разрешают; чтобы женился на богатой нестарой вдовушке. Сейчас мужики в цене, пойдёт замуж любая.
Как бы то ни было, только столкнувшись с реальной жизнью среди физически здоровых людей, я впервые по-настоящему почувствовал, сколь велика моя утрата на войне.
На улице - хоть не показывайся - всюду сочувствующие взгляды. На Садовом кольце, садясь в трамвай "А", я "схватился" несуществующей правой рукой за поручни, как это многократно делал до войны. Упал. Едва не под колёса.
- День ещё, а этот уже успел напиться, - раздался чей-то осуждающий голос.
- Вы что, не видите, какой он? - зашикали на говорившего.
Я перестал ездить в трамваях.
Старушка на Донской прошамкала беззубо:
- Глажа-то у тебя, болежный, шияют анафемшким шветом. Немирным огнём горят. Грехов, поди, на душу много принял на той войне. На-ко вот тебе.
И сунула мне в руку пятиалтынный.
 |
25 |
 |
