На Калужскую улицу, к водосточной трубе, выкатился на шарикоподшипниках инвалид без обеих ног. Сидел он на дощечке и, отталкиваясь руками, обёрнутыми в тряпьё, кричал:

- Кантовались всю войну! Родину из Ташкента любили! Жён наших принуждали. А мы - под пули?! Калечиться?! И вы теперь от нас нос воротите?!

Скрежетал зубами и плакал пьяными слезами.

 

Я почти физически почувствовал, как в рот вливается солоноватая на привкус кровь, а мозги пьянит горьковато-полынный запах Крымских степей. Шёл в ближайшую закусочную. Напивался. К пьяному являлся мне прежний мой двойник и терзал меня своим угодливым голосим:

- Серёжка! Что за пожар у нас с тобой внутри? Что это мы хотим залить в себе? Молчишь. Ну, тогда я скажу. Мы пьём с тобой потому, что, наконец, поняли…

- Уйди ты к чёрту! - кричал я. - Пропади! Сгинь!

Голосок на минутку замолкал, а потом снова возникал и шептал доверительно:

- Серёжа, забудь, что ты был когда-то здоровым. Ты теперь - человек, вызывающий жалость. Ты - калека, и привыкай им быть. Это не так уж трудно. Не обижайся, когда тебя оттолкнут при посадке в трамвай. Если упадёшь при этом, пытаясь ухватиться несуществующей рукой, улыбнись. Учись смеяться над собой. Не обращай внимания на мальчишек, показывающих на тебя пальцем, прими это: ты - калека. Тебе ещё многое придётся познать из жизни людей, обиженных судьбой.

- А работа? - прорывалось у меня. - А конструирование?

- Чудак ты человек, - со смешком произнёс голос. - Опять сорок пять, за рыбу деньги. Забудь и думать.

- Издеваешься, гад?! - стучал я по столику кулаком. - Думаешь, напоил, так я и твой? Чёрта с два! Думаешь, теперь я только мыло могу продавать - и точка?! Нет, врёшь! Я ещё…

И шёл этот бесконечный спор внутри меня: слабый и обиженный уговаривал сдаться сильного и отчаянного.

Утром тянуло опохмелиться. Но тот, сильный, во мне говорил "нет".

 

Я устремился в Шую, там жили отец и мама. И если есть в мире хоть один человек, которому я дорог в любом состоянии: счастливый или несчастный, больной или здоровый, злодей или герой, так это моя мама. Для мамы в любом возрасте я оставался ласковым, многотрудным ребёнком.