Тихая Полтава - не то, что голодный промышленный Харьков - и цела, и сыта. Оба вокзала не тронуты. Сохранён даже мост через Ворсклу. Так же, как при немцах, гудит пчелиным роем городской базар.

Пьяное ликование возле ларьков, целуются: кончилась война, Германия капитулировала. Много калек на костылях - ходят в "героях". К ним относятся уважительно, милиция пока их не хватает.

 

В двух семьях меня встретили плачем: погибли под Берлином Лёнька Могила и Николай Широбоков. Лёнька выпросился из СМЕРШа на передовую, командовал батальоном пехоты. Широбокова "сослали" на передовую; не сработался с парткомом, приписали кражу вагона картошки, якобы спроваженного на базар.

Умер Володя Пиддячий.

На Садовой-10, в нашей бывшей конспиративной квартире, заколочены окна. Танька ушла на войну, Анна Ананьевна уехала куда-то к родственникам.

Самогонщица Лена Кириленко жила с младшей дочерью всё там же, в Кривляном переулке. Ничего не известно было про старшую её дочь Галю.

Раевский был дома.

- Лиля не вернулась из Германии? - спросил я, зная, что это самое больное место родительского сердца Дмитрия Алексеевича.

Он покачал головой.

- И ничего не слышно?

- Ничего.

Погрустили. Выпили. Разошлись. И ни слова о подполье и партизанской страде, что два года тому назад нас всецело занимали.

 

Зашел повидаться с Ганной. Она жила теперь не у Пархоменок, а в Кривляном переулке, возле Лены Кириленко.

У Ганны встретил меня лаем белый Бобка. Ганна вышла на крыльцо. Не сразу узнала, кто перед ней. Узнала - заплакала.