- Давно бы так! А то: яли да яли - дерьмо в одеяле! Обиделся он, видите ли, на советскую власть. На всю власть! А власть - это люди, человеки. Чиновники от партии - тоже люди. Вот ты такого бери за шиворот и тряси его до тех пор, пока из него начинка не посыплется! А что касается социализма, друг мой, то он уже построен. Ты просто отстал от жизни.

- Кто же его построил, интересно…?

- Народ строил, и ты, в том числе.

- Народ, да? Не тот ли, который вы загнали из деревень за колючую проволоку? А дома, скот, землю - всё у него отобрали. Этот?

- Кулаков выгоняли, Басов. Ну, были перегибы. Сталин об этом сказал, - с вялостью в голосе призналась Галина Павловна. - Ты, Серёжа, напичкан чёрт знает чем. С тобой страшно разговаривать. Ты думаешь, если на свободе ходишь, так…

- Я ничего не боюсь, товарищ секретарь партбюро, даже доносов. Почему не боюсь? Потому что говорю правду.

Дяде Лёше дали десятку концлагерей. За что? Дом на три окна, корова, лошадь да пятеро детей. Не к чему придраться? Нашли. Приревновал он жену к Сёмке Курку, комитетчику. Бабахнул из обоих стволов дробью, попал Сёмке в зад. Но это было давно, ещё до коллективизации. Все позабыли. А началась эта катавасия, пришили дяде Лёше политику: стрелял в бывшего батрака. Ну, и загремел мужик.

А батя, отец мой… Он отсидел три года по уголовной статье якобы за взятку прокурору города. Пока он сидел, пахали, сеяли, косили мы - парнишки, пятеро нас, мал мала меньше, но хозяйство вели. Батя вышел - не дали и оглядеться - вызвали в РайНКВД: "Злостный неплательщик налогов". Его не было, а нам, детворе, назначили налог и разбираться не стали. Я ходил в это НКВД, правды добивался. И что? Пригрозили самого меня арестовать и отправить туда же, на Север, к бате-контрику. А имущество наше всё распродали, и разлетелись мы кто куда. С тех пор и строим социализм, Галина Павловна. И тут покоя не дают, следят: кому ты и что скажешь. Отца в тюрьму отправили - за "язык": тоже всем объяснял, какую власть они установили в Октябре. И по мне тюрьма плачет, потому как у нас с батей языки одинаковые.

Ну, наверное, хватит. Теперь вы имеете представление обо мне. Кулачонка - в беседчики? Это надо же такое придумать?!

- Ну, нет, не хватит. Особенно, после этого. А ты мне нравишься, кулачонок, - смеялась Тверская.

По нынешним временам, в эпоху гласности и плюрализма мнений, такой разговор мало что значит. Недовольных - хоть отбавляй. Митингуют открыто и безбоязненно. А в тот прижухлый Тридцать девятый год, когда всюду мерещились враги народа, мнимые, конечно, произносить такие слова было небезопасно, да ещё в разговоре с секретарём партбюро, обязанным проявлять бдительность. И партсекретарь должен был решить: кто перед ним: провокатор или безрассудно смелый человек, обличающий неправду.

Как бы то ни было, пошёл я на участок беседчиком. Дала мне Тверская брошюрку с текстом Сталинской конституции.

- Расскажешь основные положения, побеседуешь о том, о сём, - напутствовала меня Галина Павловна, явно нерасположенная к продолжению нашего спора. - Мне сказывали, что ты мечтал стать поэтом. Так вот, помни: "Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан".