Фёдор Иванович удивился. Оказывается, никаких допусков ни на него, ни на Подноса не оформлялось.

Через неделю новый вызов. И опять мне дали бланки "Анкеты".

- Позвольте, но я уже заполнял такую "Анкету".

- Ещё раз заполните.

- Но там столько вопросов, я уж не помню, как отвечал на них. Дедушки, бабушки… А хрен знает, чем они там, при царизме, дышали! Дайте мне старый текст, а то собьюсь.

- Собьётесь - поправим.

- Но я не помню слово в слово, что писал в прошлый раз. Дайте, я посмотрю, а то напутаю.

- Напутаете - распутаем. Для того и даём.

Теперь мне было ясно, что на меня только ещё "заводят дело", и работают по-простому, заурядно. Неуклюжая путаница в мотивах анкетирования говорила за то, что это не продолжение режевской папочки и, следовательно, пока опасаться нечего.

- Плохо работаете, товарищи чекисты, - мысленно выдал я им. - Не того берёте на подозрение, не за ту ниточку дёргаете. Вам бы на военстроевцев обратить внимание. Там бы вы вышли на глубоко замаскировавшегося врага. Но доносить на него не собираюсь. Если он сейчас не представляет для вас интереса, то в перспективе подкинет вам работёнки, попомните.

Тридцать восьмой год начался ещё большими тревогами, чем минувший Тридцать седьмой. В снежную январскую круговерть застрелился в своём кабинете главный инженер завода Зарх.

Вызвали его в Совнаркомовский переулок, в НКВД. Вернулся он на завод только в конце рабочего дня, нервный, взвинченный. Отослал уборщицу из своего кабинета. Закрылся. Уборщица услышала выстрел, позвонила в охрану. Прибежали, взломали дверь. Зарх - головой на стол - с пулей в виске. На столе лежала записка, где он писал, что никогда не был ни в зиновьевцах, ни в троцкистах.

Мне было особенно жалко Зарха. Он был благожелателен ко мне. И теперь именно это расположение не могло не отразиться на моём деле. Наверняка в папке с анкетами прибавится не один донос на меня, как на любимца Зарха.

Как бы в подтверждение этого в цехе появился дипломированный инженер Поднос. Он ничего не требовал, но своим появлением напомнил о себе.