- А на Украине яблоки и сливы вёдрами продают… Поехали? - предложил я после краткого отдыха на Солонцах.

- А куда? Нас никто не зовёт, - пробовала трезво судить Катюша.

- А что, у нас нет родных на Украине?! - нетерпячка распаляла меня.

Самым трудным казалось мне делать большие привалы на жизненном марше. Движение! Всегда - вперёд! Пусть цель неясна, в движении скорректируем её.

- Поедем к Марусе в Харьков, не выгонит, чай. И приглашение нам не надобно. У нас в деревне к родным на праздники без зова приходят.

Много ли нужно доводов, чтобы уговорить девчонку, однажды и навсегда выбравшую меня, когда трое в ночи, в глухом переулке на Солонцах, решали, как им дальше жить, с кем из двоих парней связать свою жизнь: со своим ли местным или с чужим приезжим.

Согласилась моя курносенькая поехать за своим отчаянным муженьком, после Режа словно потерявшим разум, готовым мчаться за тридевять земель по первому зову своей мятежной души.

- Мама Елена Михайловна, мы едем на Украину…

Мама слегка сокрушается, Катя её подготовила. Отчим только хмурится: не в его характере подобная "цыганская" жизнь. Была бы родная дочь, не приёмная, никуда бы не пустил. Забавный достался зятёк… Посмеялся бы вдоволь, да нельзя: обидится Еля. Пусть съездят, пока молодые… Вернутся…

И вот мы с Катюшей в Харькове.

Откуда мне было знать, что зять Михайло Пурусов с Маруськой переселились в центр города, в свой "домик"? Потащились мы с Катюшей прямиком на Холодную Гору, к дому Ольги Семёновны Хачатуровой. Хорошо, что не взяли с собой чемоданы. И без них - пока добрались - стали мокрыми, будто выкупались.

- Ваших-то ить нету, нету Маруськи-то, - втолковывает нам рябая Ольга Семёновна, без труда понимая, кто перед ней. Мне не нравится ирония, спрятанная за Ольгиной улыбкой. Если верить Маруське, то Мишка с Ольгой завели, было, шуры-муры. Маруська ревнива, может, всё это пустое. У Ольги, промышлявшей базаром, двое сыновей школьного возраста, память об беглеце-армянине. Ещё на ней старуха мать, худенькая, сгорбившаяся, она сторожит Ольгин дом, большой, обложенный силикатным кирпичом, и сад за высоченным забором.

- Я родной брат Маруськи, - подсказываю я Ольге.

- Михайло рассказывал. Много братьев у Маруськи: не то девять, не то семь. Один, который Серёжка Додон - никуда не годный… поэт.

- Это я и буду, Серёжка Додон.

- Ой! Извиняйте. Михайло говорил, ить, не я.

- Ничего. Это детское моё прозвище, мальчишеское. А вас, значит, звать Ольга Семёновна.

- Ох, - продолжала сокрушаться Ольга Семёновна, - обидела я вас, Серёжа. Вы, это, уж извините меня, неграмотную. А это - не жена ли ваша? Молоденькая, красивая. В гости пожаловали к Михайле?

- Пока в гости. А понравится, можем и насовсем, - говорю я. - В прошлом году я к вам сюда приезжал, ночевал у вас в кладовке. Один приезжал. А теперь вот с женой.

- К Михайле столько людей ходило, всех не упомнишь.