Потом, весёлый и разговорчивый, Афанасий Иванович сидит у меня и рассказывает про свою жизнь.

…Я сам, это, мастеровой, по кузнечной части. Болонцовы все кузнецами были ещё на заводе Сан-Донато. Эх, и силушка у меня была! Бывало, возьму железный кругляк полудюймовый и свяжу из него узел.

По молодости забрили меня на царскую службу. Вон с соседом, Михалком "Блохой" вместе, и поехали мы на подводах с Урала служить в Ташкент. А баб солдатками оставлять, идя на службу, одно страданье. Ты страдаешь там, она - здесь. Потому и баб своих посадили на подводы: я, это, свою Агафью, Михалко свою Евгению. Без бабы солдату и служба на ум нейдёт, а с бабой хоть двадцать лет можно служить. Детишек у нас у обоих не было.

- Неужели на телегах тысячи вёрст? - переспрашиваю я.

- Вот, истинный Христос! - перекрестился старик. - Сели и поехали вдоль гор, через казачьи степи, через пески. Отчаянные мы с Блохой были.

Восемь лет прослужили мы, это, в Средней Азии, в городе Ташкенте. У нас с Агафьей никто не уродился. А у Михалки "Блохи", у Куприянова, девчонка родилась, Елька. Наши, это, бабы жили по соседству с казармами, ходили к нам.

И был у нас в роте фельдфебель Белов, владимирский кот и бабник. А драчун был! Чуть что - кулаком в мусало. Кто начнёт ерепениться - хуже будет: нарядами замучает. Белов этот и учуял себе поживу, повадился к нашим бабам на фатеру, к моей Агафье ходы строил. Агафья и пересказала мне: де, пристаёт. Думаю: ять тя, мурло владимирское, отучу! Ять те покажу кузькину мать с горбинкой. С уральцами в дашь-не-дашь играть!

А тут Куропаткин нам учение предписал: преодоление рва с водой. Я преодолел, как учили, придраться было не к чему, однако ж, Белов придрался: почему-де при толчке у меня винтовка не "идёт" вперёд. Отвечаю смиренно и "ем глазами" начальство, как положено по уставу. Белов даёт наказание: две недели без отпуска в город. А сам - к Агафье. А я жду момента, когда вернётся: ох, и поквитаюсь!

Ночь. Все в казарме спят. Я лежу на топчане, чую: фельдфебель идёт. Пьяный. Поднимается по железной лестнице, только гул идёт. Я - кошкой с постели, и в коридор. Спрятался за дверь, жду. Подходит. Темно. Он меня не видит, мурлычет про какую-то "матаню". Пьян - хоть выжми! На площадке встал, покачивается. А лестница высоченная. Ну, думаю, ять тя причешу! Как ахнул его кулаком в скулу! Он и загремел по лестнице вниз. Я - скок и к себе под одеяло. Притворяюсь, что сплю, лежу, жду, что будет.

Дневальный наш будит меня:

- Болонец, ты не видел? Никто из казармы на лестницу не выходил?"

- Не видел, - говорю. - Спал. А что?

- Кто-то фельдфебеля нашего с лестницы спустил, да так ухайдокал, что еле дышит…

Недели две протянул Белов, да и окачурился. Вынесли его ногами вперёд. Так и не дознались, кто его причастил…!

А тут и службице нашей ташкентской конец пришёл. У Михалка с Евгенией к тому времени уже и вторая девка родилась, Танька. А моя Агафья подкачала. Парня бы надо край, род Болонцовых кончается. Вот уж здесь Блохины добавили ещё девку Зойку да парня Сёмку. А у Ельки, старшей ихней, вон уже у самой девчонка Катерина…