Шурочка о чём-то задумалась. За окнами раздались подряд два орудийных выбуха. Шура решительно налила себе в стакан водки и выпила. Тряхнула головой, как если бы хотела что-то смахнуть с себя, закурила и продолжила:

- Не знаю, стоит ли тебе про это говорить. Страшную тайну прячу я в себе, на крови дала клятву молчать вечно. Проговорюсь - пуля. А я видела, видела! Я участвовала…

- А ты не говори. Догадываюсь, о ком речь. Пошёл Гриша мыть золотишко, да не дошёл.

- Ну, вот видишь, я уже и проговорилась, но я верю тебе, Зяблик. Вся беда: подслушал нас Гурий. Когда мы вышли, он догнал нас у плотины, попросил закурить. Пока Григорий доставал кисет, Гурий выхватил топор. Григорий упал. Лежачего Гурий пристрелил из мелкокалиберки. Хотел и меня… Поклялась всю жизнь молчать…

- И будешь молчать, не заявишь в милицию?

- Ты видел, какой он! Любого убьёт. Он жену свою зарезал, пять лет отсидел, два года как вернулся.

- Сейчас он где? Ты не боишься, что он …?

- Отец его выгнал. Уехал неизвестно куда.

- Мне твой отец тоже советовал уехать… с тобой вместе.

- Уеду, только одна. Ты - налево, я - направо, и забудь, что мотается где-то по свету Шурка Вологжанина. А теперь - прощай, Басов. Тебе завтра рано на работу. А я не пойду. Буду думать о тебе, московин. Люблю-то я тебя как! Могу сломать тебя, да вот жалко. Доверчив ты очень и ласков, как телёнок. Бабам ты нравишься. Иди. Целовать не надо, иначе разревусь.

Я вышел, ступил на лёд. На реке, выше по течению, один за другим, канонадой бухали взрывы.

- Не оглядывайся! - кричала Шурочка.

Перейдя реку, я оглянулся. Прямо вслед за мной санная дорога, проложенная по реке, вздыбилась. Льдины со скрежетом наползали одна на другую. Сгустился туман над рекой. Где-то на часовне ударили в колокол. Сквозь шелест, шорох и хруст льдин я расслышал доносившееся с той стороны: "Ба-а-сов!"

Разве мог я подумать, что это её последнее слово…

Не надо было нам встречаться. Я всё равно не смог бы простить её никогда. Тогда я ещё относился к женщинам, как к богиням. Божественность - это и нравственная чистота. Если я влюблялся, то серьёзно, если расставался, то навсегда. На легкомысленную связь с такой непостоянной женщиной, как Шурочка, меня не завлечь. Я считал, если любишь, то надо жениться.

Через неделю случился пожар на мельнице, а ещё через неделю пришёл приказ: стройка консервировалась. Я получил расчёт. Теперь уж, хочешь-не-хочешь, а поневоле надо было искать новое место работы и уезжать.

И на этот раз мне помог Иван Иванович Окулов. По его рекомендации я съездил накануне Первомая в Свердловск и получил направления аж в два места: на Копейский рудник и на Кыштымский механический завод.

Я отложил отъезд на послемайские дни: мне хотелось увидеть Шурочку.

Пару дней я провалялся в местной гостинице, ждал, чтобы кто-нибудь из друзей и знакомых навестит меня. Никто не пришёл.

Уезжал я в пасмурный, непогожий день. От холмистых равнин Зауралья веяло чем-то казённым. Прощай Каменск-Синарский со стройками пятилетки на костях ссыльных спецпереселенцев, с околюченными лагерями и зеками.