Фасонно-литейный цех - это десяток разных цехов, сведённых вместе. Строился он, как и весь завод, по американским проектам под их технологию и оборудование. В одном было земледелочное производство, в другом - формовочное, в третьем - литейное, в четвёртом - выбивка опок и обрубка изделий, в пятом - выдача литья, окраска, маркировка, браковка и отправка на склады готовых изделий.

Была директива: пустить первую очередь завода, его фасонно-литейное производство к Международному дню солидарности трудящихся, к Первому Мая. Основные общестроительные работы были завершены, и по всем цехам раскидано или смонтировано на живульку разное оборудование.

В Компрессорной станции, куда привёл меня Зирнис, в открылке узенького помещения, стояла пара компрессоров: "Борзиг" и "Борец". Между ними, у стены, я и должен запроектировать установку пятитонного консольного крана.

- Надеюсь, вам теперь всё ясно и понятно? - спросил Зирнис, поглядывая на свои наручные часы. Он не скрывал, что тяготится.

Оставшись один, я вынул складной метр и стал обмерять помещение и компрессоры. "Борзиг" был куплен за валюту у немцев, а "Борец" - нашинский, того же происхождения, что и саратовская проволоко-швейная машина. Мне с первого взгляда стало ясно их происхождение: "Борзиг" - аккуратен, отполирован, на него приятно смотреть, а "Борец" - неуклюж, тяжеловесен, высится громадиной. Да… Конструктора с Компрессорного завода основательно поработали над "Борцом". Чтобы устранить даже отдалённое сходство с "Борзигом", разместили маховое колесо с правой стороны, а у "Борзига" оно - с левой. Баллон холодильника у иностранца - снизу, у нашего - сверху. И всё же - молодцы ребята! Довели-таки машину до ума, не то что мы в Саратове.

Началась моя страдная пора. Сижу в техническом архиве, хотя в отделе и имелись свободные места. Пару раз в день ко мне приходит Зирнис. Он не сильно отличался от Виктора Маринова с Металло-аффинерного завода. Те же методы: изолировать испытуемого, чтобы никто со стороны не мог ему подсказать. Прямо какой-то садизм: загнать, схватить, умучить.

Посмотрит Зирнис на чистый лист, приколотый к доске, потрёт ладонью свой выпуклый, умный лоб, ничегошеньки не спросит, не скажет - всё ему понятно. Для него исход моего испытания был решён в первые пару-тройку дней. А для меня повторялась старая московская история с открытием пространственного видения, только до крайности усложнённая.