Аркаша собирался навестить маму с папашей в Шуе. Шура дал ему денег на дом отцу, и Аркадий уехал.

Никак не мог я предположить, что скоро и я уеду из Москвы навсегда. Дела мои московские, аффинерные, приняли скверный оборот.

Вместо комнатухи профком выделил мне место в рабочем общежитии, в бараке. В этой деревянной казарме было нас не меньше сотни. Вселился я туда. Так надоело ночевать по вокзалам! Свой чемодан положил под койку, в чемодане лежали брюки, купленные недавно на Сухаревке. Пришёл с работы, а чемодана нет. Ахи - охи! А жаловаться некому.

Был у меня один знакомец из Касимова, он занимал комнату в каменном доме у Заводоуправления, жил один. Согласился он меня пустить, но надо было прописаться. И пошло-поехало! А кто Вы такой? Как попали сюда, на завод оборонного значения? Последовала проверка, закрутилась бюрократическая карусель. И, конечно же, всё свелось к справке о социальном происхождении. Повертели её в руках, покрутили с неудовольствием носами, читая мою деревенскую справку-удостоверение. Во время проверки комсомольский секретарь, что отказал мне в приёме в комсомол, показал милиции моё заявление. Ну, и получил я предписание: покинуть пределы Москвы и области в 24 часа.

Я позвонил Шуре. Прописка моя нашлась. Оказывается, я был прописан у Шуры сперва на Покровке, а потом - на Зубовской. Теперь к Шуре стали придираться: почему прописал? как прописал? кто разрешил? Смотрю, Шура вот-вот засобирается уезжать из Москвы в Иваново, к тестю.

Я мог бы жить у того парня, сварщика, раз прописка нашлась. Но нет - милиция на своём стоит: нельзя, надо снова прописываться! Довели меня, собрался уж письмо товарищу Калинину писать.

Ну, меня и понесло: "Не хочу у вас работать!" - и заявление им в зубы. Моторин с Камушкиным пытались за меня заступиться, да что они могли?

В то время модно было увольнять с позорным пятном "летун", и комсорг - чего он ко мне привязался, такой бдительный? - сказал:

- Так мы тебя и уволили по собственному желанию. Уволим как "летуна". Попробуй потом где устроиться!

И тройка (кадровик, профсоюзник и комсорг) постановили уволить с социалистического предприятия чертёжника Сергея Басова как "летуна".

А тут вернулся Аркадий из Шуи. Слепил кое-как отцу домишко, чуть ли не на курьих ножках, едет к себе, в Саратов, меня с собой зовёт.

Вот так весной 1932-го года судьба сорвала меня с Москвы. Думалось, что на время, а оказалось, практически, навсегда. Растеряются по миру здешние знакомые и друзья, вряд ли кто из них будет меня помнить-вспоминать: те же преферансисты с Покровки, Коля Маркин "Манохин", проектанты-философы из яблоневого сада Металло-аффинерного завода, или Моторин с Камушкиным. Слишком коротко было знакомство с расторопным любознательным пареньком с девичьим личиком и румянцем на щеках. Только вот я их не забуду. Стоят они в моих глазах, путеводители во вторую жизнь, в страну "Инженерию", стоят и прощально машут руками: "Счастливого пути, Серёжище!"