Странный он, однако, человек. Говорит быстро и резко. А как уж разговорится - не удержать. Я не поручусь, что он сейчас, отвернувшись и что-то пробормотав, не послал меня к чёрту.

  

Хотя сегодня и нерабочий день или, как его стали называть - красная суббота, я работаю. Стопки чертежей громоздятся у меня на столе. Сушильное отделение.

Я раскладываю по полочкам, то есть упорядочиваю мои представления о том, что нужно делать и в какой последовательности. Точно так же я работал в Качканаре по корпусам комбината, а потом и по корпусам аглофабрики.

Конечно, корпуса Качканара и корпус здешнего Сушильного отделения - это слон и моська.

  

С час, наверное, мы сидели молча, занимаясь всяк своими бумагами. Я в общей тетради в клетку от руки рисовал корпус с площадками - отметками, наносил туда места крупного оборудования, сушильные барабаны, эксгаустеры, конвейеры; выписывал: какое оборудование на какой отметке располагается, его вес и габариты. И тут же на полях отмечал, что из оборудования наличествует на складах.

  

В общем, всё, как в Качканаре. Тогда мне это очень пригодилось. Ценные были записи. Даже прощаясь со мной, Фёдор Нестерович Карлюков осведомился у Августиновича, которому я передавал дела:

- А оранжевую тетрадь-всезнайку ты у него принял?

- Всё, всё принял, - соврал тогда Августинович.

Тетрадь я ему не оставил, порекомендовав самому завести такую.

  

Я люблю работать в тишине и поэтому не чувствовал стеснённости от молчания Фрола Ивановича. Зато Фрол разрывался от желания поговорить.

- Вчера начальник вызвал меня к себе и сказал, что моя должность ликвидируется, - неожиданно, полуобернувшись ко мне, начал он. - Конечно, я старик-пенсионер, мне 64 года. Но я первый пришёл сюда, в Заполярный, 11 лет тому назад. Я построил все железнодорожные пути от Мурманска до Никеля, весь рудник. Мне было 53 года, когда я уехал из Ленинграда. Семь лет держал за собой квартиру, потом отступился.

  

Оказывается, Фрол Иванович сегодня специально пришёл на встречу со мной. Предполагаю, что это кураторы ему посоветовали. Они только первые несколько дней были шумными, потом стали потише, остерегаясь моего присутствия. Я для них мог оказаться опасным: высмотрю, выслушаю все их секреты - и неизвестно, что потом будет.

  

Я порекомендовал Фролу Ивановичу не уходить. И только. Что я мог посоветовать? Сам я только-только приехал, с обстановкой не знаком. И вставать против начальника?

Фрол Иванович, сказав, что он и так не хочет уходить, немного успокоился. Но его желание работать пропало. Он сидел боком ко мне, толстая красная шея его была напряжена. И вдруг он начал читать стихи.

Не помню слов, кажется, в стихах говорилось о Севере. Он явно набивался на комплимент.

- Вы, кажется, любитель поэзии? - спросил я из вежливости.