Николай Лопатин вскоре уехал в Южу. Туда же вызвали потом и отца. Вызвали его повесткой по требованию уполномоченного Николая Лопатина. Он уехал и не вернулся. Прислали кого-то сказать нам, что папаша выслан в Котлас на пять лет. Я порывался, было, ехать в район, выручать отца, но без документов ехать было нельзя, а Калашников не давал мне справки о том, кто я такой.

Второй арест отца и административная высылка на Север, в Котлас, без суда и следствия, и без предъявления обвинения - и бабка Алёна слегла в постель. Мама окаменела в горе.

Разве только на одного Василка не подействовало. Да и он походит, походит по дому сверху вниз, поищет и скажет: "Бабка, а папаша мне привезёт Шеньку?". Ему сказано было, что отец уехал на базар и купит ему деревянного коня, Шеньку. "Привезёт, привезёт, болезный, скоро привезёт"…

На нас очень сильно подействовал арест отца " ни за что". Маруська ходила с распухшим от слез лицом. У Ванюшки горели возмущением большие черные, как раскаленные угли, глаза. Про меня и говорить нечего.

Дядя Осип Ермилович, как обещал отцу, заехал в деревню. Но, увы, вместо отца он застал прибитую свалившимся на неё горем семью.

- Я сейчас же еду в Южу, всё узнаю и вам позвоню, - торопливо сказал он маме.

Вестей мы от него не дождались. А вернувшийся в деревню Николай Лопатин соврал, будто и Осипа арестовали. Нет, Осип Ермилович попросту запил, что с ним и раньше случалось.

Скорбный 1929 год был тем самым "девятым валом", что все эти три года приближался и нарастал, Бурное море качало на своих волнах трудовое крестьянство и вместе со всеми остатки нашей семьи, терпящей жизнекрушение. Огромный вал беззакония накрыл семью, жалкое подобие плотика, за который она цеплялась. И теперь каждый спасался, как мог.

Бабка Алёна слегла в постель, мама плакала и молилась. Младший Вашка учился в Палехе, Колянка - в Курилихе. В доме Василко, три женщины: Маруська, мама, бабка Алёна и я - за хозяина.

Маруська наша без жениха. А ведь это беда ещё та! Девке - самое главное - выйти замуж, пока молода и красива. Страдает по своему Калёнычу, а тот сватов не шлёт, боится. И потому Маруська тихо увядала, как традиционная ёлка, посаженная в подполе.

А бедная Лида, вышедшая замуж без любви, стареет прямо на глазах. И муж - человек высокой порядочности, и детки уже у них - Духарка да Ниночка. Но без любви и солнечный день - потёмки. Не говорит, никогда никому не пожалуется, но кому же из деревенских не видно… Когда на лесных междеревенских покосах сходятся мужики и бабы со многих деревень, мужики косят, а бабы сгребают сено, смотрит на неё разнесчастный белокурый красавец Коля Лебедев. Потупясь, словно прибитая, стоит она молчаливо, стыдливый румянец на щеках. Не подойдут, не поговорят, и разойтись нет сил.

Василко, предоставленный самому себе, резвился в большом холодном доме. Им никто не занимался, его не заставляли ничего делать, не воспитывали его.

Старшие братики из Ивановой рати отмалчивались. Чем, какими жалостными письмами, могли мы разрушить их устойчивое отчуждение? По-видимому, власти тиранили их за социальное происхождение, и страх перед возможными репрессиями владел ими. Они спрятались ото всех, в первую очередь, от своих, оставшихся в деревне. Ни писем, ни других известий о себе они не подавали. Нужно было забыть, что у меня есть крёстный Миша, коммунист; что есть старший брат Саша, рябцевского воспитания театрал и чистоплюй; что есть Аркаша Еграша, богатырского телосложения, драчун и боец. Где их искать?

И что мне оставалось, как не принять, так сказать, командование на себя? Я не совсем был готов к этому, будучи последние три года за спиной старшего своего брата Аркаши. Мне было 15 лет, и я вынужденно стал главой нашей семьи. Я должен был собрать воедино, объединить, ещё державшихся за плотик членов семьи.

Летом, еще при Аркаше и отце, я неделю работал в Ученическом хозяйстве, кормил лошадь, пару коров, несколько свиней. Всё делалось по науке агрономии, всё скормленное: жмыхи, резаная солома, помои из общественной столовой Нарпита записывалось в специальные журналы.

Печальное это было время, все ребята поразъехались кто куда: одни учиться, их большинство, другие, как и я, остались при своих деревнях. Мне выдали в школе удостоверение об окончании ШКМ, а Райка Ромашова - фотокарточки с нас, снимавшихся в "Снегурочке". У Райки нет отца, никакого нет - ни хорошего, ни плохого, и её приняли в Московский университет на подготовительное отделение - рабфак. И потом Райка вступила в комсомол, организовавшийся за год до этого. Обидно было, что у нас ничего не было слышно про палехских комсомольцев. Я бы тогда непременно вступил, а сейчас у нас в деревне никаких комсомолов нет.

Мой "Палех" даже для Ванюшки, год проучившегося вместе со мной, ничего не значил. Для меня же известия про каждого сотоварища и знакомца - предмет мучительных раздумий.

Вот Михайло Уткин - студент агротехникума, Комков работает в милиции, Райка Ромашова - рабфаковка. Александра Ивановна растит внучку от Густи, приезжала в гости Катеша Першина с ребёночком. Иван Евлампиевич - не то болен, не то - в тюрьме. Арестован Афонский, а завшколой Васильев пошёл на повышение в область…

ЧАСТЬ 7.   ПАЛЕХСКАЯ ЮНОСТЬ.   1928-1929 ГОДЫ  

Стр.105 из:   94  95  96  97  98  99  100  101  102  103  104  105   Читать дальше 

НАЗАД к ОГЛАВЛЕНИЮ