1956 год. 3-й класс. Начались смотры художественной самодеятельности. В моей жизни появились любимые фильмы. Долгожданный приём в пионеры. И папина война, которая снилась ему. Игры и забавы, конечно же, во дворе или на улице.
В 1957 году. Мы живём в Кировграде, я учусь в 4-м классе, учусь отлично, по-прежнему дерусь в ответ на дразнилки. выясняется, что Четвёртый завод спускаетс в речку Калатинку ядовитые ртутные отходы, и канава. по которой они текут пересекает нашу Октябрьскую улицу. Папа устанавливает брусья во дворе, и теперь есть где повисеть вниз головой и сделать 'лягушку'. Книги по-прежнему играют значительную роль в моей жизни;
1957 год. По-прежнему Кировград. Но с начала пятого класса начинается иная жизнь, жизнь подростка, полная противостоянию и товарищам по учёбе и, что особенно горько, семье. Одиночество в мире, с которым трудно смириться и которому невозможно подчиняться. Новые ощущения, половодье чувств. Начало жизни сердца
1958 год. Кировград. Пятый класс. Деятельное взаимодействие с миром и всё более глубокое погружение в свой внутренний мир. Книги и кино - вот основные инструменты познания и понимания жизни; Конфликты с одноклассниками; Любовь, занимающая всё больше места в голове и сердце;
1958-59 годы. Кировград. Шестой класс. Продолжается этап становление личности и взросление. Появляется склонность к литературной фантастике. Поэзия занимает всё большее место в голове и сердце. И по-прежнему, каждая, даже сама краткая встреча с ним, - событие неимоверной важности.
1959-60 год. Кировград. Седьмой класс. Взросление и сильная эмоциональность - жизнь сердца, где-то открытая, где-то прячущаяся в глубине души. Казалось, что продолжается время становления, но мысли, поступки и речи обретали всё большую глубину. Жизнь была сверх меры заполнена любовью, и всякое действие, всякое событие виделось сквозь призму любви;
1960-61 год. Кировград. Восьмой класс. Ранняя юность. У меня выковывается характер гордый и независимый. Нежелание подчиняться никому и ни в чём и, в то же время, стремление к лидерству во всём: в учёбе, в спорте, в межличностных отношениях с девочками в классе. Но в то же время сдержанность и осторожность в отношениях с Володей, сильное чувство к нему спрятано глубоко-глубоко;
1962 год. Качканар. Всесоюзная комсомольская стройка; Девятый класс. Ранняя юность. Живу под маской безудержного веселья и флирта. Нахожусь в центре внимания и даже принимаю участие в ВИА 'Девятый-бэ'; Пускаюсь во все тяжкие; Совершенно не нравлюсь себе. И школа не нравится. Учёба даётся слишком легко. Прошу родителей, чтобы отпустили меня в Кировград, доучиваться там в 10-м классе.
1962-63 годы. Кировград. Последний год в школе. 10-й класс; Тяжёлая жизнь. Начинаются размышления о жизненном задании человека; Зубрёжка отчасти помогает пережить то, что я вижу его с другой, и у них серьёзные отношения. Помогает волейбол и лыжный поход и разные поездки. Но всё равно я не снимаю маску, потому что сейчас НАДО быть гордой. А потом я уеду и больше никогда его не увижу.
7. Весна. Последний смотр художественной самодеятельности
На последнем в моей жизни смотре художественной самодеятельности, обычно происходившем в весенние каникулы, я выступала в двух жанрах: декламации и танцах. Ну, с декламацией я обычно выступала в лагере, да и на разных утренниках и новогодних представлениях, а вот танцы на сцене - это было что-то новенькое в моём репертуаре.
Для "художественного" чтения я выбрала горьковского "Буревестника". Он покорил меня своей ритмикой волн, набегающий на берег. В этом же ритме были написаны Илиада и Одиссея, которые я к тому времени прочла, взяв книги в библиотеке. Папа услышал, как я старательно пытаюсь ещё и интонацией подчеркнуть этот ритм, и взялся мне помочь. Он имел некоторый опыт участия в театральных постановках в юности, когда учился в Палехе, и считал себя большим специалистом по декламации стихов.
Помню, как он мерил шагами кухню и вдохновенно читал Есенина, которого знал наизусть:
Село, значит, наше - Радово.
Домов, почитай, полста.
И всем, кто его оглядывал,
Приятственны наши места.
Он читал это с неясной улыбкой на лице, глаза его туманились, он будто бы уносился душой куда-то далеко, в место, одному ему известное, на свою родину. И о том, что он, читая, пребывал там, свидетельствовала ещё и небольшая переделка стиха: папа говорил "полста" вместо "два ста". Были и другие мелкие отступления от текста. Но это было совершенно неважно для меня, я слушала эти распевные строки с радостью и приятием. Папа открыл мне Есенина. "Анна Снегина" - это была его любимая поэма. Мне же больше нравилось стихотворение "Отговорила роща золотая".
Так вот, папа учил меня "правильно" читать стихи: не торопясь и меняя интонации в зависимости от смысла.
Над седой равниной моря
ветер тучи собирает
следовало произносить низким спокойным голосом.
Между тучами и морем
гордо реет буревестник,
а это - с повышением интонации от слова "реет" - волна набегает.
Чёрной молнии подобный.
опять понижение интонации, волна отступает.
То крылом волны касаясь,
интонация: от повышения к понижению - завихрение в гребне волны.
то стрелой взмывая к тучам
вверх, вверх! - поднимается новая волна.
Он кричит,
по слогам и с интонацией крика.
и тучи слышат радость
в смелом крике птицы.
Интонация ровная до слова "радость",
а потом повышение интонации - снова набегает волна.
Вот так я и училась не просто читать стихи, а декламировать.
Совершенно не помню, как я выступила с этим номером. Наверное, не очень успешно, ибо успехи помнишь, а неудачи забываешь.
