Гроб вынесли под окна дома, поставили на табуретки. Пришёл священник, протодьякон, мне знакомый по реквизиции тёса, стали отпевать.

Со всей улицы и из соседних Пушкинских собрался народ, больше женщины.

 

 

Гроб положили на телегу и повезли на кладбище.

Я шёл рядом с матерью.

- Как это случилось, мама?

- Приехал… А мы думали ты не приедешь, - проговорила мать. Ни слезинки в глазах. - Сходил в баню. Пришёл, стал разбирать картошку на полу, у голбца. Потом сел за стол её чистить. Гляжу: ткнулся лицом в стол и лежит. Тормошу его, думаю, уснул. А он - голову набок и глаза закатил. Разрыв сердца, сынок.

 

Впереди показалась белокаменная ограда кладбища.

На плечах мы, сыновья, донесли гроб с телом отца до могилы.

Гроб над могилой. Прощание. Мы подходили по одному, прикладывались губами к холодному лбу мертвеца. Мама тихо плакала.

На верёвках опустили гроб в яму. Застучали лопатами рабочие-могильщики, красные от водки. Пахло развороченными пластами глины, мертвящей глубью и тлением - загадочной простотой небытия.

С кладбища все направились на поминки в дом.

Я задержался возле бугорка свежей могилы.

На войне, хороня, зарывая в землю погибших друзей и товарищей, я не чувствовал той мучительной неотвратимости, что предстала передо мной сейчас. Будто не человека, а целый мир похоронил. Какая нелепость: жить, бороться за какие-то идеалы, стремиться к чему-то и вдруг уйти в толщу сырой земли. Навсегда уйти. Безвозвратно. Почему я не чувствовал этого раньше?

Молодость умирает иначе: она в смерть, в безвозвратность не верит… Она умирает не навсегда, уходит, как на временный отдых.

 

Я поднялся и пошёл вслед за остальными.