А Сенечка про Евдосю молчит. Несколько раз по пути на "поляну" она, Надя, произносила это имя. Вызывала: ну, откройся же, скажи хоть что-нибудь про неё. Меня-то он "освобождал" от клятвы, но сам собирался вечно быть верным. Собирался… а на Евдосе споткнулся. Раз молчит, значит, между ними всё было. А раз было, то не ему её, Надю, судить.

Каков судья! Приехал с фронта… в полчеловека. Конечно, не надо было корить его за это, да ещё говорить об авансе и окончательном расчёте. Сорвалось с языка раньше времени. Он отреагировал странно: не прогремел, не ударил молнией, а… обиделся. Надо думать, надолго. Насмешек над собой он никогда не прощал сразу и легко.

Ну, и прощай на веки вечные. Завтра вечером мы втроём уедем, оставайся, Сенечка, со своей Настей. Мир вам да любовь. Не поминайте лихом. Давно собиралась так поступить, да всё не хватало решимости… любила. Теперь не люблю, это уж точно.

Не такого ждала с войны: не тихого, примирившегося, да и сломленного вдобавок, а того, сурового, что на генеральском фото.

Кинула ему напоследок приглашение, может, ухватится и притопает. Только навряд ли. Тот, довоенный, ни за что бы не пришёл. А теперь… Расстаёмся, может быть, на всю жизнь. Придёт.

Семён, проводив Надю взглядом, снова опустился на траву. Она, примятая, ещё хранила тепло Надиного тела. Перебирал в памяти весь разговор с ней, скоротечный, насыщенный её насмешками и циничными намёками.

"Почему она так?" - думал Семён и чувствовал, что попал впросак. Это и на войне было бы досадно, а в тылу ещё досаднее.

Что он не увидел в характере и поведении послевоенной Надежды Даниловны?

"Послевоенной? - переспросил он себя, готовый не согласиться и поспорить. - А что ты, Сёма, вообще знаешь о ней? В детстве-юности она любила поддразнить, столкнуть с мальчишками, поиграть на ревности. Ты, бывало, тотчас же разгадывал её игру и принимал меры. Она становилась прежней, и отношения приходили в норму. Потом она выкинула коленце: зарегистрировала брак с Навагиным. Это тоже была игра на ревности, но опасная игра, с сильными средствами. Он тогда приехал и хотел жениться на ней, взять её с собой на Урал. Не захотела и даже не пожелала с ним объясниться. Он уехал один.

Затем последовала восьмилетняя полоса полного отчуждения. Писали Ирке, а она уж передавала каждому сведения о жизни другого. Узнал, что она на другой день после его отъезда ушла от Навагина.

Восемь лет разлуки. Я учился, она училась. Не встречались. Потом Финская война, потом моя кадровая служба в артиллерии в Закавказье.

А перед войной она опять выкинула коленце: решила выйти замуж за преподавателя института, неравнодушного к ней. Примчался… мы встретились и сыграли свадьбу.

Семь дней… Много ли за такое короткое время узнаешь о женщине, что лежит с тобой рядом. Капризничала, конечно, но это для меня было не внове. Я любил её. И кто станет выискивать плохое в любимом человеке? Близость пьянила, заглушала разум.