|
|
| Сергей Басов |
ЧУДЕСНЫЙ СПЛАВ |
89 |
|
|
|
… А сейчас-то совесть, видно, ест вас поедом. Что вы почувствовали, увидев меня в коридоре Заводоуправления? Узнали? Да, несомненно. Но не подошли. Почему? Ведь когда-то вместе воевали… Пожать руку, сказать пару добрых слов…
… Помню, была у вас попытка раскаяния, когда вы у Донца оставались с арьергардом, с нами, обречёнными уже. Сознаюсь, тогда я чуть было не "амнистировал" вас. Подумалось, что я ошибаюсь, и вы не такой уж плохой человек. Но вас "ранило" и вы - помните - когда вас уносили на носилках, обещали дать серию красных ракет - знак к отходу арьергарда. Не дали. И все СОРОК ЧЕТЫРЕ человека погибли!
- Я же был ранен, Семён. Меня сразу в тыл отправили… - только и нашёл, что сказать в своё оправдание Марченко.
Он чувствовал, что перед Семёном Париловым, как перед своей совестью, он бессилен и должен сказать слова, которые ему не приходилось ещё произносить, слова признания своей большой вины перед ним.
Думалось, а не потому ли он, Марченко, не захотел встретиться в генералом Бороздиным, что боялся увидеть у того в глазах обвинение. Такие обвинения смертоносны для политработника, провозглашающего некие истины, но им, истинам этим, не следующего.
Марченко, никогда не выделял в толпе человека, для него существовал только "народ", обобщённый и безликий. Так ему было легче. Он отгораживался от людей этим понятием, и ему не требовалось видеть боль в лице человека, выражение его глаз. Он видел в "народе" только одну социальную сущность и разговаривал с "народом" с этой позиции. Если надо было, "хлестал" его своей идеологией, убеждённостью в собственном праве на это, забивая своей эрудицией учёного философа. И только дома он откладывал свой щит… и становился обычным человеком.
Марченко, вызрел в эпоху революционного стоицизма, высокой идейности, пропитавшей его насквозь, в эпоху бескомпромиссной классовой борьбы, когда враги не только окружали страну, но и прятались внутри неё. И пусть сколько угодно говорят о тогдашней жестокости, он - сын великого времени и никогда не откажется от него. "Если хотите судить нас, то судите по законам той эпохи. Мы были честны перед партией, пославшей нас в бой", - так рассуждал Марченко.
Война преподала комиссарам иной урок. Народ учился воевать, а они учились распознавать в "народе" конкретных людей, видеть человеческие лица. Но не все и не всегда способны были измениться. Марченко остался прежним.
Парилов сказал ВСЁ старшему батальонному комиссару. Даже намекнул на его псевдоранение. Но это уж пусть остаётся на его совести. "Муха" перед смертью рассказывал, как они спустились в овраг и тут же попали под обстрел. Комиссар вскочил с носилок, как ни в чём не бывало и шёл дальше вместе со всеми. Отстреливаясь, они вышли к окраинам Заримана, затем - на переправу.
Правда это была или "Муха" выдумал? Ни комиссару, ни "Мухе" верить нельзя. Даже если всё так и было, и Марченко не ранило, а контузило, а в дороге ему полегчало. Тогда тем более он должен был дать сигнал на отход арьергарда, но не дал. Он имел письменный приказ командира полка Бороздина вернуться в часть. Он и вернулся. А там думайте, что угодно. Свидетелей нет, все 44 лежат под пирамидкой на берегу Северского Донца.
 |
89 |
 |
