|
|
| Сергей Басов |
ЧУДЕСНЫЙ СПЛАВ |
88 |
|
|
|
XXI
Теперь уж без объяснения было не обойтись, и Марченко зазвал Парилова к себе, в партком.
Марченко вспомнил вдруг, что они, однополчане, даже с Победой друг друга не поздравили. Но заговорил о сегодняшнем.
- Рад был встретить вас живым Семён Сергеевич. Скажите, сегодня с вашим "лечением" Дробилки графитовой смазкой, риск был? Или, как и раньше… вы были полностью уверены?
Марченко произносил эти вынужденные слова и сам почти на вкус ощущал их прогорклость.
- Дело сделано, как и обещал. Дробилка работает, ЧП преодолено. Никого не уволят… - равнодушно сказал Парилов и не сдержался: - А какое значение имеет это происшествие для наших отношений, товарищ старший батальонный комиссар?
- Не хочешь разговаривать? - прищурился Марченко. - Чего боишься?
- Не боюсь я ничего. А вот услышать от вас, как на фронте: "Анархист!" "Карьерист!" - НЕ ХОЧУ! Потому что любой мой поступок вы расцениваете именно так. А я ни тем, ни другим не являюсь, - взял себя в руки Парилов.
Марченко издавна, со дня появления в полку Парилова, присматривался к нему. Он присматривался к поступкам Парилова и сейчас. И он должен был признать, что Парилов очень изменился.
Сегодня он увидел, что Парилов стал человеком сдержанным, умеющим скрывать свои чувства и управлять собой. И всё же в нём осталось способность пойти на дерзкий поступок, правда, не очертя голову, а после тщательного обдумывания.
Марченко был очень виноват перед Париловым, но признать свою вину вслух, открыто, он не мог, как ни настаивала Раиса Павловна. И в подтверждении своей правоты старался выявить недостатки у Парилова.
Например, Парилов не знал, куда делся его партбилет, и из-за этого можно было бы долго "топтать" его. К тому же Парилов выказывал непонятное равнодушие к своей беспартийности.
- Вот каким ты меня запомнил, лейтенант… Знаешь, на войне, да ещё в условиях страшного отступления каждый человек может стать и жёстким и безжалостным. Может, и я так выглядел. Кажется, ты всё ещё видишь меня таким, каким я тебе казался вечером 1-го октября у оврага, перед Зариманом: трусливым человечишкой, посылающим на смерть кого угодно без жалости и сожаления. Помнишь, ты сказал мне об этом?
- Я всё помню, товарищ старший батальонный комиссар. И то, что вы мне всегда не доверяли. Началось это с высоты "208", когда вы послали меня в бой, без автомата, без ружья, без штыка даже. Хуже, чем штрафника… даже им выдавалось оружие. Послали меня на убой. Это не просто жестокость, это необъяснимая, непонятная мне ненависть. Это, что, ваша манера воспитывать? Интересно, вы сына своего, случись такое, послали бы?
- ТОГДА послал бы. Мы все в первые месяцы войны были … безрассудно одержимыми…
- Оправдываетесь ссылкой на войну, на обстоятельства? Удобная позиция, все так поступают, когда приходится держать ответ за СВОЁ преступление. Мол, в войну иначе было нельзя. Вы меня осудили безвинно, послав на смерть без оружия. Рассчитывали, что меня убьют. И не перед кем было бы потом держать ответ. Так вот… с этой самой высоты "208" нет у меня веры вам… нет, и не может быть.
 |
88 |
 |
