Для переработки глинистой местной руды "ольховки" механик Главного корпуса дробления Пыхов предложил сделать из старого сушильного барабана бутару - грохот, каким пользуются золотоискатели для промывания песков. И в ней организовать предварительную промывку руды, а уж только после бутары пропускать руду через дробилку.

Турлапов не знал, что и сказать. Это, без сомнения - на какое-то время - было выходом из сложившегося положения.

  

Отложив записную книжку, Марченко заговорил об общих промахах дирекции. Куда девался его тихий голос! Он "бил" знанием производства, его узких мест, возможностей завода. И главное - бил поразительным знанием людей.

  

- Великий Ленин и его соратники в трудные моменты всегда шли в народ, чтобы учиться у масс. И только потом - учить их, звать на новые свершения. Вот мы боремся за план, за медь, и забываем бороться за людей… или хуже - делаем вид, что боремся за них. А ведь рабочие завода - это, образно говоря, есть сплав, в котором и золото, и глина, и железо, и медь, и шлак. В человеке собрано всё, что природой заложено, условиями жизни отточено, идейностью облагорожено или безыдейностью развращено. Все отдельно взятые люди с их индивидуальными качествами, сами по себе - не больше, чем броуновские частицы. А объединённые и направленные к общей цели они - коллектив, ЧУДЕСНЫЙ СПЛАВ.

… В этом сплаве каждая частица обретает новые качества, невозможные в её отдельном существовании.

  

Марченко вспомнил о потухшей трубке, начал её разжигать.

Турлапов не торопил парторга. Ему припомнилось, сказанное Шахом по телефону: "…Ну, Турлапыч, держись. Я тебе посылаю такого парторга ЦК, что… Как вы, два медведя, уживётесь в одной берлоге…?"

После произошедшего спора Турлапов почувствовал в парторге равного себе по силе. Он впервые взглянул на него с уважением, но по-прежнему не был безоговорочно с ним согласен. Эта важная схватка с парторгом была только первой, в этом Турлапов не сомневался. Теперь уже ясно, что парторг попытается вмешаться и в его личную жизнь.

Долго, до самого рассвета, светились окна директорского кабинета.

За столом мирно сидели директор и парторг.

Только на десятый день врачи разрешили посещения Устинова. Кризис миновал, и доктора больше не опасались за его жизнь, но боялись возможных осложнений. Дышал больной затруднённо, и по-прежнему в лёгких прослушивались хрипы.

  

- И кто же вы будете больному? - спросила Надю гардеробщица, выдавшая ей белый халат.

Надя смутилась, замялась с ответом.

- Я? - покраснела Надя. - Я с работы, - и чувствуя, что надо ещё что-то сказать, взяла Светланку за руку. - Жена его в больнице, у них больше некому прийти. Я дочку к нему привела…

- Понятно, - сказала гардеробщица. - Седьмая палата.