- Серёжа, а ты, что, не знаешь, почему так много едет из нашего Иванова в Москву? - сказала Надя. - За продуктами едут. У нас это каждую неделю под выходные. Садятся в поезд и едут за маслом, колбасой, мясом. У нас же всего этого нет.

- Так уж все и едут за продуктами, - не согласился я.

- Мы, например, не за продуктами, а домой, - развязала язык женщина-философ, - с конференции. Весь вагон бронирован для нас.

Вон как! Значит, все-все здесь политики-философы. Одни мы с Катей старики-пенсионеры, бездельники.

- Приедут - и набегами на московские магазины, - продолжала Надя. - Всё расхватают. Стали ограничивать, так начали по нескольку раз вставать в очередь. Стали выбрасывать продукты под вечер и рано утром - и с этим справились наши налётчики: стали оставаться на ночь в Москве, а рано утром - в магазины. Смеются, говорят, выполняем продовольственную программу.

  

Что же вы, товарищ философ, говорю я, мысленно обращаясь к соседке напротив, не вступаете в спор, в защиту партийной программы? Дар речи, уважаемая, потеряли? Умеете только с трибуны вещать, по бумажке, притом. Движение в одну сторону? Без возражений-то оно хорошо, любо-дорого - что ни сказал, на всё в ответ - молчание. Привыкли, что вам не возражают? А вот вступить в полемику, да притом, в горячую, на животрепещущую тему о самом насущном? Без бумажки, от ума и сердца, по убеждению, как члену коммунистической партии - ну! Не можете. А как мы, подпольщики, загнанные фашистами и их прихвостнями в леса, смогли противопоставить себя, всего себя, - а это и есть твои истинные убеждения - колеблющимся массам и могли убедить и переубедить. А там было в тысячу раз потруднее и поопаснее.

  

- Не сказал бы, чтобы в Иванове не продавалось мясо и масло, - произнёс я. - Конечно, продаётся оно по так называемым "рыночным", кооперативным или коммерческим ценам - но есть!

- Дорого, Серёжа. Наши ткачи мало получают, не сравнить с другими промышленными отраслями, - слабо возражает Надя.

- Но, однако, ехать за триста километров, трястись ночью в поезде? Не знаю, не понимаю и не принимаю. Наверно, это не от острой нужды, а от чего-то другого. Ну, вспомните, как мы, Надя, жили в первые годы после войны. Капустный лист в супе - это лакомство. А свекольные варили! Но не крохоборничали, однако. Не спекулировали на трудностях. И не порочили порядки, власть, строй - а это партия, к которой мы принадлежали. А она, партия, состоит из нас. Из нас, - горячо заговорил я и чувствовал, что не всё опровергаю, а чего-то самого главного стараюсь не касаться. - И верно, войны нет, а продукты - на режиме: мяса, молока - нехватки.

  

- Скажите, вот вы, партийные работники, философы, общественные пропагандисты, - обратился я к молчавшей женщине напротив, - как вы объясните это явление нехватки продуктов питания в стране?

- А я бы не сказала, что у нас нет мяса и молока. Правда, я питаюсь в столовой, живу в общежитии. По-моему, у нас всё есть, - вымолвила философичка.

- Надо спускаться временами в народ, - съязвил я. - А то догмы науки сушат.