Вышли за Большое Паново, на бывшую гать. Горбится и ширится твёрдая асфальтобетонная магистраль. Ни боковых столбиков, ни зыби. Да и болота не существует.

- Вон наши Елошки! - кричу я Кате и указываю на зеленоватый лесок вдоль русла бывшей реки.

Над низким лесом - стаями, с невообразимым карканьем - грачиный совхоз.

- Смотри куда перебрались, - смеюсь я. - Раньше они селились в пурусовских липах. А теперь - смотрите на них - лип не стало, так они облюбовали Елошки. Вот это так чудно!

Грачей этих были прямо тучи, черно от них на деревьях. А крику этого, а перелётов и гагаканья! И на таких коротышках деревьях - неужели Елошки всегда были такими, как бы срезанными по макушкам? Нет, не может быть, высокими были ТОГДА ольховые деревья. Что-то с ними приключилось. Вон и липы тоже какие-то обкорнанные, обрезанные или сломленные - не понять. У грачиного совхоза гнёзд-домиков побольше, чем у людей. Но, однако, никогда не видел такой картины грачиного поселенья, чтобы селились не среди жилых домов городов и посёлков, а по сути - в лесу, в неприхотливо-бедных ольхах. Нет, здесь что-то необъяснимое, не поддающееся пониманию. Разорили гнездовья на деревенских липах - грачи поселились в ольховнике рядом с деревней. Не переменили местожительство, как многие из людей-пановцев, сорвавшихся в тридцатые годы, кто добровольно, кто добровольно-принудительно, в города и отдалённые регионы страны, за пределы собственно Руси, за "Золотое кольцо".

  

Дорога широченная, пустая - зачем она деревне? Чай, не в две-три колеи по-тележному если, а в десяток, а то и больше. Самолёты можно сажать, как на взлётную полосу, на этот гладко-твёрдый асфальтобетон.

  

Ноги идут, я их почти и не чувствую. Только твёрдость под подошвами ботинок. Болота нет, магистраль, что ли, высосала его, наследница гати? И никакого нет уклона к мосту. Да и сам мост теперь какой-то искалеченный железобетонными блоками. Вместо реки - заросшая жёсткой травой лужица с морыгинской стороны, и побольше лужица, прудочек, в высокотравных бережках - с малозимёнковской.