- Был? - удивился я сведениям о Матвееве. - А что, тоже сняли?

- Отправили на пенсию, - говорит она с удовольствием.

Где распевность голоса, ироническая усмешка? Нина всегда любила посплетничать, но сейчас она скрывает это от меня. Она не спешит мне понравиться, оттого и голос её сух, и нет лучистой улыбки с намёком. Увлечь меня она не хочет. Человек, что стоит в дверях - не её человек, и нечего перед ним расстилаться.

  

- А кто же сейчас директором? Зверьков?

- Климов. О таком слыхали? Он ещё работал начальником обогатительной фабрики.

- Эдуард…?

- … Николаевич. Он - директор комбината. Не соглашался, обязали. А Зверьков по-прежнему главный инженер.

  

Климов Эдуард Николаевич памятен мне не только тем, что некогда решительно вмешался в течение "непрерывной флотации" - одной из застарелых незавершёнок строителей, но, главным образом, тем, что весьма заинтересованно присматривался к Нине Ивановне, тогда помощнице санитарного врача городской санэпидстанции, инспектировавшей столовую и буфеты фабрики и грозившей запретами и штрафами руководителям. Да, это меня некогда трогало очень даже болезненно, теперь воспоминания только саднят, как не до конца зажившая царапина. Мне почти безразлично, чьей она там любовницей сейчас: директора Климова или какого-то шофёра из санэпидстанции, до которых она была весьма охоча. Скорее всего, к настоящему времени она Климову уже поднадоела, как последовательно надоедала всем своим любовникам.

  

- Сколько перемен там у вас, - говорю я, перебрасывая мосток через трещины перерывов, то и дело возникающих в нашем разговоре.

- Многих разогнали, - подхватывает она с мгновенно вспыхнувшим оживлением.

  

Видно, какие-то биотоки от меня передаются ей, вызывая оживление в сухом личике с загорелой кожей на обтянутых скулах. Но темны и непроглядны закрашенные синим глаза, они беззащитно безбровы. В сущности, эта женщина чрезвычайно несчастна со своим кодексом секса в любви, со всеми своими изощрёнными способами любить, брать и отдаваться.

  

- Всех разогнали, кроме санэпидстанции?! - восклицаю я.

  

В своём голосе я слышу желание чем-то задеть Нину Ивановну, отплатить ей за не совсем ещё утихшую боль от разочарования.

Сказал и подумал, что вышло как-то фальшиво и не к месту. Не следует так разговаривать с человеком, о котором знаешь больше, чем он сам о себе знает. Когда-то длинными месяцами Нина беспрерывно и красочно рассказывала о своей санэпидстанции, от царивших там кражах, вымогательствах, пьянстве и разврате, как среди мужчин, так и среди женщин.

Может быть, потому, что я многое знал именно от неё, она сейчас не обиделась и не возмутилась моему наскоку на санэпидстанцию, а просто замолчала, почувствовав укол. Это был её излюбленный приём - уходить, прятаться в скорлупу, закрываться панцирем молчания, когда отвечать не хочется и надо выждать время, чтобы понять подоплёку сказанного, понять, откуда ветер дует, и как выйти из ситуации с пользой для себя.