Сейчас, по прошествии трёх десятков лет, кажется невероятным идти в лес по ночному городу через немецкие заставы в комендантский час, без оружия и с подозрительным проводником. Но тогда всё виделось совсем иначе.

Прежде чем выйти за город, я всё же решил раздобыть оружие.

- Не возражаешь? - спросил я у Павла.

- Давай… Только как? - ответил он, чуть замешкавшись.

- У Раевского квартирует офицер-немец, у него есть револьвер. Я знаю, где он висит. Немца часто не бывает дома.

- А если…?

- Что "если"? - резко перебил я, поняв, о чём подумал Павел.

Он намекал на кровавый исход в случае, если немец не отдаст оружие.

- Не отдаст, поплатится жизнью, - сказал я машинально и осёкся.

Мы привыкли тогда считать ВСЕХ немцев фашистами и врагами, и я не был исключением. Но тут предстояло схватиться не с солдатом на поле боя и не с гестаповцем, а с обычным снабженцем-музыкантом, ни в чём передо мной не провинившимся. Я не мог убить человека только за то, что он немец. Я не видел врагов в немцах-железнодорожниках, с которыми прожил рядом семь месяцев. Они были, по большей части, людьми средних лет, а то и совсем немолодыми специалистами своего дела. Их послали на оккупированную Украину работать. Они даже не были вооружены. Настоящие мои враги не они, а гестаповцы. Потому я и иду в лес, чтобы сразиться с ними.

Павел, как я мог убедиться, тоже не жаждал крови. План был прост: постучать в дверь, вызвать Раевского, проникнуть в дом, связать немца и обезоружить его. Раевскому в таком случае ничего не грозило.

Гляжу на этот план из настоящего времени, и удивляюсь собственной глупости. Боевые, обстрелянные офицеры, абсолютно незнакомые друг с другом, собираются совершить теракт?! При непроверенном напарнике это верная гибель.

Но тогда мне так не казалось. Более того, я был уверен в успехе операции.