Из Крымской Политрезерв переехал в Краснодар, в Лётный городок. Он был пуст, и можно было каждому занимать хоть целую квартиру.

Лаптев из мифического комиссара Гражданской войны, всезнающего и усталого, каким он мне показался в землянке на фронте, теперь превратился в обыкновенного рыжеватого инструктора горкома партии, самой природой должности приученного быть чутким и внимательным. Только конвульсивные подёргивания мышц лица говорили о пережитом. Да, он ещё НЕ РАЗМОРОЗИЛСЯ после фронта, как и каждый из нас.

Между мной и Лаптевым ничего особенно личностного не было. Ну, служили в одном кадровом артиллерийском полку. Воевали в одном стрелковом полку на Крым-фронте. Он - батальонный комиссар, я - политрук роты. Он - начальник, я - подчинённый. И только мучительные размышления о том, почему рухнул Крым-фронт, сближали нас. Почему мы ударились в бега? И кто всё-таки нас победил: талантливый ли командующий Манштейн, немецкий Жуков, или трёхсуточный беспрерывный ливень, утопивший нас и всю нашу технику в окопах?

Лаптев чудом остался жив. Возле него упала бомба-трёхтонка. Он был контужен и скрывал это. Но самым страшным было для него то, что он, комиссар полка, потерял полк. Это была тяжёлая моральная травма, непереносимая при его высоких принципах чести.

Лаптев напомнил мне про отложенное ещё 2-го мая оформление приёма в члены партии. Старые рекомендации где-то затерялись, пришлось собирать новые.

Неделя доходила, как мы жили в Лётном городке. Жили вчетвером: Мацук, Мирзоев и постепенно поправлявшийся Снедзе. Савченко за утрату партийных документов исключили из партии, сняли звание, и он исчез.

Ночами растревоженным ульем гудел аэродром. Самолёты по одному и звеньями проносились над крышами Лётного городка, выстраивались в тёмном небе угловатым строем и уходили в ночь. Курс на запад, на фронт. Там, на западе, в небе висело отражённое огненное кольцо: сражающийся в одиночестве Севастополь. Я почти не спал, и только под утро забывался тревожным сном.

Как-то после обеда мы пошли в соседний хутор, пить молоко с клубникой. В Резерв мы вернулись в сумерках. В нашем доме, в квартире старших политруков, все окна - настежь. У одного окна сидел Лаптев и с ним какой-то моряк. Завидев нас, Лаптев призывно помахал рукой.

- Хотите живого севастопольца посмотреть? Заходите!

Матрос - рука на перевязи - возвращался из госпиталя. Он был каким-то хорошим знакомым Лаптева.

- Морская душа, браток! - с теплотой говорил Лаптев моряку. - Расскажи, каково у вас там, в Севастополе? Они же знают только из газет. Жарко?

- Очень жарко. И зимы не почувствовали, вот как было! Ждали вас из Керчи, да не дождались.

- Как флот, Боря?

- Флот жив.

- Город?

- Стоит Севастополь.

- Девиз?

- Победа или смерть!

- А во что больше верите: в победу или в смерть? Ведь что-нибудь одно только будет.

- Одного не будет. Будет и победа, и смерть.