Весной я как-то совершенно неожиданно, прямо катастрофически выросла. Я и так была выше всех девочек в классе, а тут вообще стала, как коломенская верста. Весеннее пальтишко едва прикрывало попу. В туфли я не смогла влезть.

И тогда мне купили ужасные огромные туфли жуткой формы, с тупыми круглыми носами. Они были мне велики, купили-то на вырост, и я - посмешище - шлёпала ими при ходьбе. Туфли эти соскользнули бы с ноги при первом же моём шаге, но они имели поперечную полоску, которая застёгивалась на пуговичку, она и не давала туфле послать меня куда подальше и остаться отдыхать на дороге.

Ужасно я не любила эти туфли. Ещё и цвет был мерзкий: розовато-коричневый, фу!

Как раз в это время папа ушёл с работы, т.е. прекратил свою трудовую деятельность на благо социалистического государства и занялся шлифовкой своего эпического романа "Чудесный сплав", по вопросу его печати он ездил в Свердловск и привёз мне оттуда вязаную красную шапочку с помпоном.

Вязали её на Северном Кавказе, видно было, что из непряденых нитей, между петлями были довольно большие прорехи, поэтому просуществовала моя любимая шапочка до первой стирки, но всё же этой весной я с гордостью носила её, в то время как остальные девчонки ходили в каких-то тёмных шапках или платках. Эта шапочка делала меня хоть немного красивее, чем я была на самом деле.

И ещё эта весна заронила во мне мечту побывать в Москве. Из своей поездки в Свердловск папа привёз не только красную шапочку, но и мечту, что будет напечатана его книга. Возможно, это и сподвигло его на такой решительный шаг, как уход с работы. После поездки папа собрал нас всех в гостиной. Мы сидели на диване, а он рассказывал, и глаза его горели: "…обещали напечатать. Сколько мы тогда получим денег!!! Купим всем одежду, поедем в Москву, Может быть, вообще переедем в Москву". И он описывал, как хорошо мы будем жить в Москве. Он любил Москву ещё с ранней юности.

И после его рассказов мне снилось, будто я лечу над Красной площадью, подо мной проплывает Спасская башня, почему-то темно и горят кремлёвские рубиновые звёзды.

  

Ничего не сбылось. И вот за это, каюсь, я долго, почти всю свою жизнь вспоминала с гневом и отвращением этот вечер, когда папа позволил себе заронить в нас надежду на лучшую жизнь, а она не сбылась. "Никогда, никогда, - говорила я себе, - я не выйду замуж за прожектёра и пустомелю". И всю жизнь, как ни смешно, я питала к ним безотчётную симпатию.