1956 год. 3-й класс. Начались смотры художественной самодеятельности. В моей жизни появились любимые фильмы. Долгожданный приём в пионеры. И папина война, которая снилась ему. Игры и забавы, конечно же, во дворе или на улице.
В 1957 году. Мы живём в Кировграде, я учусь в 4-м классе, учусь отлично, по-прежнему дерусь в ответ на дразнилки. выясняется, что Четвёртый завод спускаетс в речку Калатинку ядовитые ртутные отходы, и канава. по которой они текут пересекает нашу Октябрьскую улицу. Папа устанавливает брусья во дворе, и теперь есть где повисеть вниз головой и сделать 'лягушку'. Книги по-прежнему играют значительную роль в моей жизни;
1957 год. По-прежнему Кировград. Но с начала пятого класса начинается иная жизнь, жизнь подростка, полная противостоянию и товарищам по учёбе и, что особенно горько, семье. Одиночество в мире, с которым трудно смириться и которому невозможно подчиняться. Новые ощущения, половодье чувств. Начало жизни сердца
1958 год. Кировград. Пятый класс. Деятельное взаимодействие с миром и всё более глубокое погружение в свой внутренний мир. Книги и кино - вот основные инструменты познания и понимания жизни; Конфликты с одноклассниками; Любовь, занимающая всё больше места в голове и сердце;
1958-59 годы. Кировград. Шестой класс. Продолжается этап становление личности и взросление. Появляется склонность к литературной фантастике. Поэзия занимает всё большее место в голове и сердце. И по-прежнему, каждая, даже сама краткая встреча с ним, - событие неимоверной важности.
1959-60 год. Кировград. Седьмой класс. Взросление и сильная эмоциональность - жизнь сердца, где-то открытая, где-то прячущаяся в глубине души. Казалось, что продолжается время становления, но мысли, поступки и речи обретали всё большую глубину. Жизнь была сверх меры заполнена любовью, и всякое действие, всякое событие виделось сквозь призму любви;
1960-61 год. Кировград. Восьмой класс. Ранняя юность. У меня выковывается характер гордый и независимый. Нежелание подчиняться никому и ни в чём и, в то же время, стремление к лидерству во всём: в учёбе, в спорте, в межличностных отношениях с девочками в классе. Но в то же время сдержанность и осторожность в отношениях с Володей, сильное чувство к нему спрятано глубоко-глубоко;
1962 год. Качканар. Всесоюзная комсомольская стройка; Девятый класс. Ранняя юность. Живу под маской безудержного веселья и флирта. Нахожусь в центре внимания и даже принимаю участие в ВИА 'Девятый-бэ'; Пускаюсь во все тяжкие; Совершенно не нравлюсь себе. И школа не нравится. Учёба даётся слишком легко. Прошу родителей, чтобы отпустили меня в Кировград, доучиваться там в 10-м классе.
1962-63 годы. Кировград. Последний год в школе. 10-й класс; Тяжёлая жизнь. Начинаются размышления о жизненном задании человека; Зубрёжка отчасти помогает пережить то, что я вижу его с другой, и у них серьёзные отношения. Помогает волейбол и лыжный поход и разные поездки. Но всё равно я не снимаю маску, потому что сейчас НАДО быть гордой. А потом я уеду и больше никогда его не увижу.
И, наконец, папина гордость - три или четыре кипариса, размещённые по бокам южных окон гостиной. Папа вырастил их из семян. Сначала они росли в маленьких горшочках, потом в больших горшках, и к 1961 году, к моменту нашего переезда в Качканар, из вершины касались потолка. А высота потолка была, между прочим, немалой: триста сорок сантиметров
Ещё одно растение - монстера - располагалось в северо-восточном углу детской. Оно стояло на тумбочке, в изголовье моей кровати. Длинные коричневые кожистые воздушные корни, как лианы нависали прямо над моей головой. Я любила перебирать их, воображая, как в тропиках, обезьяны на них раскачиваются, прыгая с дерева на дерево. Но вообще-то монстера страшила меня, особенно в темноте. Недаром она носила такое характерное название.
Конечно, при переезде в Качканар все растения были нами оставлены в Кировграде. Везти их, хоть и в крытом фургоне, но по январскому морозу несколько сотен километров из Кировграда в Качканар не представлялось возможным. В нашу квартиру после отъезда вселили семью Урвиков, эстонцев, прижившихся на Урале после депортации их из Прибалтики. Отца у них не было. Наверное, его загнали в какой-нибудь концлагерь, где он и сгинул, семья состояла из матери и трёх или четырёх детей, с одним из них, Тэну Урвиком, какое-то время я училась в одном классе. Наверное, я писала, что был он очень злой, легко заводился и кончил тюрьмой. Что уж Урвики делали с нашими цветами, история умалчивает.
Больше такого количества растений у нас никогда не было.
Как уж папа ухитрился заехать в Крым, не знаю, но из своей поездки он привёз симферопольскую фотографию того места, где находился лагерь военнопленных, в котором он провёл что-то около месяца.
Здесь он голодал, но отказывался выходить на работу. Здесь он потерял двух товарищей, с которыми прошёл по своей Via Dolorosa от Херсонесского маяка, набитого трупами советских солдат и матросов; через Бахчисарай, избиваемый крымско-татарскими перебежчиками-предателями; через камеру смертников, в вагоне для перевозки скота, которые и доставили его, наконец, в бараки возле железной дороги близ Юзовки, и откуда он смог вырваться на свободу.
