Одной из моих немногочисленных обязанностей по дому было натаскать воды в кадушку. Водопроводная колонка стояла в проулке, начинающимся от нашей улицы за 22 домом и под острым углом выходящим на стык улиц Энгельса и Свердлова. Но если идти мимо дома-барака, называемого "Коммуной" - то можно было срезать угол - и выйти прямо к колонке.

Поскольку в тёплое время года по нашим огородам проходил летний водопровод, то таскать воду приходилось только зимой. От многочисленных выплесков и проливаний возле колонки образовывался ледяной бугор, и время от времени мужики из коммунальной службы кололи лёд, поэтому возле колонки возвышалась куча ледяных осколков, и приходилось искать место, куда поставить вёдра. Их надо было разместить на расстоянии длины коромысла друг от друга, чтобы сначала подцепить крючками на концах коромысла дужки вёдер, затем подсесть под коромысло, положить его на плечо и, разгибаясь, подняться вместе с вёдрами. При этом нельзя было поскользнуться, иначе полетишь на дорогу вместе с полными вёдрами.

С походами на колонку у меня связано несколько запомнившихся эпизодов.

  

Однажды, проходя мимо "Коммуны", я увидела несколько молодых женщин возле коммунхозовских сараев. Они, смеясь, кидали снегом в парня. Он сначала уворачивался, а потом пошёл в атаку и, задрав подол юбки у одной девушки, сунул руку между её ног. "Ой, - закричали другие, - ты, чего? Ждёшь, что Райка тебе яичко снесёт?!" И все навалились на парня, повалили в снег. Крики, хохот. А мне стало противно, оттого что он так просто и грубо залез в самое тайное место тела девушки, как будто в этом не было ничего особенного. Гадость! - подумала я и ускорила шаг, чтобы не видеть и не слышать их отвратительный визг.

  

Второй эпизод - это встреча с городским сумасшедшим Борей-дурачком. Я не знаю, как он стал таким, где жил, что ел. Я не могла даже думать об этом, потому что страшно его боялась. Видимо боязнь была связана с болезнью брата Саши и его припадками. Всю жизнь я так боялась сумасшедших, что сталкиваясь с ними, впадала в ступор. И тут Боря появился, когда я держала рычаг колонки, а вода лилась в ведро. Он что-то забормотал мне в ухо. Я оглянулась: вид у Бори был ещё тот! Ушанка сдвинута с виска на щёку, глаза бессмысленные, из уголка улыбающегося редкозубого рта свисала слюна. Ну, я и оцепенела. Вода лилась уже мимо ведра, а я ничего не могла сделать с собой: руки меня не слушались. Выручила меня какая-то женщина, тоже пришедшая за водой. Она погладила Борю по спине и ласково сказала: "Ну-ну, чего ты к девчонке пристал, у неё нет ничего. Вот, возьми". И положила в его красную руку горсть семечек. Боря засмеялся и пошёл своей дорогой.

  

И ещё одна встреча, на сей раз приятная. Я уже набрала воды в вёдра, взгромоздила коромысло на плечо и, отходя от колонки, вдруг увидела в конце проулка, там, где он выходил на улицу Энгельса, знакомую фигуру. Это был Володя Глушков. Сердце моё скакнуло, я покраснела и почти бегом поспешила по тропинке мимо "Коммуны". Подойдя к своему дому, поставила вёдра на снег, спряталась за воротами и, высунув голову, следила за тем, как Володя перешёл улицу и скрылся за воротами своего дома.

Такие встречи были очень редкими, я помню каждую из них. Я помню ВСЁ, что в моей жизни было связано с Володей.