- Понял: хочешь заштопать обоих на месте преступления. Только шибко-то не бей. А то бабы - они нынче гордые - не поглядят, что мы герои войны и инвалиды. Соберут манатки - и поминай, как звали! Учти, - ткнул шофёр меня в грудь кулаком.

- Учту, салага, - сказал я.

- Угадал ведь! - захохотал шофёр, готовый сесть в кабину и жать с одним пассажиром аж до Верхнего Ландеха.

- Значит и сюда война докатилась, - сказал я, глядя на редкие домишки.

- Ты что, контуженный, браток?! Какая война? Да фронтом здесь и близко не пахло. Триста километров до Москвы. Ну, ты даёшь, - шофера вдруг как бы озарило догадкой. - Понял, о какой "войне" говоришь! Не бей шибко-то, не бей! - выкрикнул, взбираясь в машину, и безголосо пропел известную в краю всем частушку:

 

- Счастливо, браток! Будешь в Верхнем Ландехе - заходи в гости ...!

Оставив облако пыли и едкого бензинового чада, полуторка покатила дальше.

Я стоял посредине уличной дороги, не смея и шага шагнуть.

Это была ОНА, моя деревня Паново. Во всяком случае - это было то самое в географическом отношении место, где её основали когда-то: пятнадцать километров от Палеха, тридцать - от Южи, сорок пять - от Шуи.

Узнавать было нечего, как таковой деревни не было. По солнечной стороне, по нашему порядку - три дома, включая розовый наш. По северной, несолнечной стороне - может, на один дом побольше, включая дяди Лёшин.

Оба басовских дома стояли сиротливо оголённые, без каких-либо надворных построек и дворов, какими в своё время славилась деревня.

От больших домов братьев Пурусовых, обитых когда-то досками и выкрашенных в синий и зеленовато-синий цвета, ничего не осталось. Одни липы-вековухи на задворках Лидиного свёкра. От остальных домов - какие-то полувремянки, сколоченные чуть ли не по-фронтовому, наспех. На задворках - ни многочисленных сенных сараев, ни овинов с банями - хоть шаром покати.

Даже имя деревни - я узнал это чуть позже от дяди Ильи - почему-то старались не упоминать, она называлась теперь обезличенно "бригадным станом".