- Я лучше себя знаю, доктор. Рубить, так рубить сразу. Никаких уколов. Я так усну.

И я уснул без морфия. Я не считал это большой победой, я ещё и не то мог!

Грозный зачастил ко мне в палату и всё расспрашивал, как я себя чувствую, не тянет ли меня к морфию. Удивлялся и что-то записывал в тетрадь.

 

Людям, лежавшим со мной в одной палате, приходилось куда хуже моего.

Восемнадцатилетний лейтенант Васёк, которому миной отсекло обе ноги по самые колена, страшно переживал. У него где-то под Тулой осталась девушка. Он показывал мне её карточку. Повоевал-то Васёк всего ничего и вот стал калекой без обеих ног. Он очень убивался, даже плакал:

- Как я вернусь домой безногим калекой?

Пробовали его успокоить.

- А как я вернусь без обеих рук и обожжённым? - говорил танкист-майор. - без ног хоть работать можно, на коляске передвигаясь. Тебе, Васёк, горевать нечего. А без рук? Хоть ногами обучайся ложку брать.

- Что это вы там расхныкались? - подавал голос второй майор. - Самое страшное потерять зрение. Полная темнота… Как смерть.

Я тоже уговаривал Васька, он напоминал мне моего разведчика Серёжку Листового.

- Что это вы сравниваете себя со мной? - не соглашался Васёк. - Вы женаты, у вас сын растёт. А я ещё не женатый. И потом… Без одной руки приехать - кто вам откажет? А я - обрубок какой-то. Кто за меня пойдёт? Жить не хочется.

 

На чердак над нашим 4-м этажом вход был свободный. Однажды ночью уполз Васёк из палаты, добрался до чердака и выбросился через слуховое окно на мостовую. Мгновенная смерть. После этого люки на чердак забили досками и лестницы поснимали. Всех ампутированных перевели на 1-й этаж.

 

Случай со мной, то, как меня загубил главхирург, был широко известен в госпитале.

- Напишите жалобу в Москву, в Медсануправление, - советовали сёстры. - Он неправильно вас лечил. Нет такого метода "гипсовать открытую рану". Его накажут.

- Может, и накажут. Но мне-то легче от этого не станет. Руку не вернёшь. Нет, я сам с ним… поговорю.

 

В Дебреценском госпитале скопилось много ампутированных. Готовился эшелон для отправки нас в глубокий тыл.

Услыхав, что нас скоро увезут отсюда, и хирургу всё так и сойдёт, я решился. Впоследствии я посчитаю свой поступок нелепостью и "отрыжкой партизанства". Сейчас же свой самосуд я считал если не правомерным, то, по крайней мере, справедливым. Он должен был ответить за то, что сделал меня безруким калекой.

У меня сохранился - сам не знаю как - трофейный "вальтер" с патронами. Нашлись и добровольные помощники. Они точно определили место на 2-м этаже, в кабинете, где сидел главхирург. Я, целясь в то место, надеялся попасть в негодяя, весь потолок был в дырках. Не попал. А хирург из госпиталя исчез.

В день отправки эшелона в обойме у меня ещё оставалось три патрона. Главхирург всегда приходил проводить партию раненых. С пистолетом в нагрудном кармане я ждал, надеясь на встречу. Главхирург на отправку не пришёл.

Целый эшелон из десяти вагонов, полный калек, отправился в глубокий тыл.