И верно: налетели "хейнкели", желтоногие хищники с крестами на бортах.

В конце войны никто уже не кричал так, как это было в начале. По сигналу "Воздух!" просто разбегались, кто куда.

Я был слишком слаб, чтобы двигаться. Я не мог да и не хотел убегать. Смерть - так смерть. Надоело убегать от неё, надоело с ней сражаться.

 

Мишкольц - крупнейший из городов Венгрии, её вторая столица. Всего два с половиной месяца тому назад его освободили от гитлеровцев и венгерских фашистов - салашистов. Город, целый и многолюдный, был забит тыловыми службами армии.

 

В госпитале, в палате тяжелораненых горит яркий свет. Меня положили на крайнюю, у окна, койку. Всё тот же белый тюрбан бинтов на голове, всё так же правая рука в гипсовом желобке-лангете поверх одеяла. Я всё ещё был жив, но лежал без движения с закрытыми глазами. Только по капелькам пота, проступавшим на лбу, можно было определить, что я жив.

От смерти в медсанчасти меня спасла девушка-санинструктор, давшая свою кровь в первый же день ранения.

У меня множественные рулевые ранения правой руки от запястья до плеча. Рваная рана от двух разрывных пуль и трёх бронебойно-зажигательных, выпущенных из немецкого пулемёта МГ - обширна и опасна. Осколки пуль были вытащены все до единого магнитоискателями, чтобы не случилось газовой гангрены. Рука - это ещё не вся беда. Правый бок был пробит двумя пулями.

 

Медицинское войско руководствуется на войне своими уставными положениями. У них своя тактика и стратегия, своё оружие и свои враги, они - полководцы, ведущие бой по своему разумению и умению. И если говорить начистоту, то подотчётны они бывают одному Господу Богу. Ошибок врачи не совершают, а если кто не сумел выжить, значит, умер по собственному желанию. На войне смерть раненого - явление заурядное.

В зависимости от серьёзности ранения ранбольных распределяют по медучреждениям. Главное, чтобы быстрее выздоравливали и возвращались в строй. Самые лёгкие вылечиваются при санроте полка, потяжелее рана - направляются в медсанбат дивизии, очень тяжёлые отсылаются в глубокий тыл, в эвакогоспиталь. И если уж попадаешь в эвакогоспиталь, за тысячи километров от передовой, считай, отвоевался. Оттуда выходят либо с годичной отсрочкой, либо комиссованными по чистой.

 

Меня с тяжёлым ранением поместили в Мишкольский эвакогоспиталь. И советские, и венгерские врачи приложили все свои знания и опыт, чтобы спасти меня. Первый этап - выживание - был успешно пройден. Теперь врачи боролись за то, чтобы спасти руку. Открытая рана была страшна, зияющая, с белыми жилами, багровыми тканями и раздробленными костями, она "дышала". Её следовало держать на лангете открытой, не под гипсом, под бинтами. Так обеспечивалось наблюдение за процессом, постоянно и свободно можно было производить обработку, удаление гноя.

Боковая рана постепенно затягивалась, беспокоило черепное ранение. Исход этого ранения оставался пока непредсказуемым, голова болела постоянно.

Я лежал в госпитале, а моя 7-я армия двинулась вперёд. Я расставался с ней, со своим 748 стрелковым полком, с которым прошагал через всю Трансильванию, Альпы, через Венгрию до Чехословакии. Расставался я со всем, что долгие годы составляло мой дом - с землянкой, с передовой линией огня, с которой хотя и не сдружился, но, засидевшись в госпитале, по ней скучал. Похоже, что на долгие месяцы, если не навсегда, расставался я с товарищами, уходившими вместе с дивизией на запад, в ревущую смертями и кровью войну.