|
|
| Сергей Басов |
НА ПОЛЕ БРАНИ |
74 |
|
|
|
* * * * * * *
Горе не отходило далеко от дома Париловых. На два года отступило только, дало время собраться с силами… и вот опять принесла Гланя серую бумажку.
Елена Фёдоровна встретила почтальоншу у порога и, не давая ей и слова промолвить, как ни в чём не бывало начала расспрашивать Гланю о семье, детках.
- Что не присядешь, Гланюшка? Как твои детки-птенчики? Поди, старшенькой-то уже сам под стол бегает?
- Витюшка, тётя Еля, вовсю бегает. А у младшенькой, Леночки, зубки режутся, - сквозь озноб в теле промолвила Гланя.
- У Володи… как со здоровьем? Не прибавил в весе?
Елена Фёдоровна задавала вопросы рассеянно, тянула время.
- Всё рвётся на войну, тётя Еля. А теперь вряд ли возьмут - двое малых деток, а он - кормилец.
Не всех ещё упомянула Елена Фёдоровна.
- Свекровушка, Василиса Спиридоновна, здорова ли? - вспомнила она о Володиной матери, работавшей приёмщицей молока, раздобревшей на этом даровом молочке до неприличия.
- Здорова и она.
- Присядь, присядь, Гланюшка. День-деньской бегаешь по нашим Лермонтовским улицам из конца в конец… устаёшь, поди? Садись… В ногах правды нет… Верунька, ты чего не приглашаешь тётю Глашу?
- Приглашала я её, бабуленька, приглашала… а она - никак.
Верунька сидела над раскрытым учебником, но в книгу не смотрела. Она уставилась на Гланины руки, перебиравшей что-то в своей сумке.
В избе установилась мёртвая тишина.
Понимая, что могла принести Гланя, Елена Фёдоровна присела и с нечеловеческой выдержкой и спокойствием, сказала:
- Давай.
Гланя, будто не расслышала, продолжала рыться в сумке, хотя жёлтенький четвертушечный листок был у неё в руке. Не поднималась рука отдать проклятую похоронку.
- Давай, давай, - повторила Елена Фёдоровна, не разжимая побелевших губ. - Потеряла, что ли?
Гланя торопливо сунула ей в руку свёрнутый листок и раскрыла тетрадку.
Елена Фёдоровна взяла листочек и, не читая, сунула его под клеёнку на столе. В тетрадке расписалась в получении, выведя твёрдо и крупно: Парилова.
Позабыв попрощаться, Гланя в слезах выскочила на крыльцо.
- Уйду! Завтра же уйду с этой работы! Куда угодно, только бы не разносить смерть! Ужасно! Бесчеловечно!
* * * * * * *
В доме Париловых зеркала всё так же затянуты чёрным. Стоит мёртвая тишина. Это оттого, что молчат часы-ходики с кукушкой, без остановки отстукивавшие время со дня смерти деда Матвея. Убраны куда-то картины со стен. Голо в париловском доме и мертво. Только без умолку - день и ночь - говорил старенький репродуктор - черная тарелка в углу у двери.
 |
74 |
 |
